18 августа, 2013

Большая Кавказская война (30)

Продолжение.

Начало в № 5 за 2008 г.

Однажды в глухую зиму 1792 г. сильная метель, какие нередко бушуют на необъятном просторе степей южной России, заставила приезжего русского офицера искать убежища в небольшом попутном селе Ольховатке Харьковской губернии. Офицер этот был известный впоследствии кавказский герой и жертва грузинской царицы Марии Иван Петрович Лазарев. Дом же, в котором он нашел теплый приют, принадлежал местному священнику Степану Котляревскому. Здесь, в радушной простой семье сельского пастыря Лазарев провел целую неделю и за это время невольно обратил свое внимание на пятнадцатилетнего сына священника – Петра, выказавшего исключительные способности и особо отважный склад характера.

Лазарев предложил отдать сына в военную службу, и в следующем году шестнадцатилетний Петр Котляревский был зачислен в 4-й батальон Кубанского егерского корпуса, которым командовал тогда подполковник Лазарев.

Биограф Котляревского граф Сологуб считал днем рождения Петра Степановича Котляревского 12 июня 1782 г. Между тем в формулярном списке чинов 4-го батальона Кубанского егерского корпуса за 1795 г. значится сержант Петр Степанович Котляревский (из дворян Воронежского наместничества, Купянской округи, слободы Ольховатки), 18 лет от роду и в службе сержантов с 19 марта 1794 г.

В другом же формуляре в списке чинов 18-го егерского полка за 1797 г. Котляревский показан 19 лет от роду, в службе с 1793 г. и сержантом с 19 марта 1794 г. (Бобровский. «История Эриванского полка», часть III, приложения №№ 32 и 35). Очевидно, что Котляревский родился не в 1782 г., а в 1777 г. и никак не позже 1778 г. Хотя он сам в переписке с князем Воронцовым говорил, что родился 12 июня 1782 г.

Так совершенно случайно попал на далекий Кавказ человек, которому судьба взамен мирной деятельности судила бурное боевое поприще и громкую славу героя, ставшего гордостью кавказских войск.

Петр Степанович Котляревский

Два года спустя, в 1796 г. сержант Котляревский участвовал уже в персидском походе графа Валериана Зубова и под Дербентом получил свое боевое крещение. Поход этот, однако, не дал Котляревскому особых отличий и в продолжение еще трех лет он оставался в неприметном нижнем звании. Но зато пять лет, проведенных в солдатской среде, закалили дух будущего героя и выучили его глубоко и чутко понимать те массы, которые он впоследствии столь уверенно водил к громким победам.

Только в 1799 г., 22 лет от роду, Котляревский был произведен в офицеры 17-го егерского полка. В качестве адъютанта Лазарева он совершил с полком достопамятный переход в Грузию, где для молодого, способного, храброго офицера открылось широкое боевое поприще. Сражение на Иоре в 1810 г. доставило ему разом две награды: чин штабс-капитана и крест св. Иоанна Иерусалимского. Штурм Ганжи обратил особое внимание Цицианова на Котляревского и последний снова получил две награды: чин майора и Анну 3-й степени. Здесь же он был ранен в ногу настолько тяжело, что едва не остался забытым на поле сражения. К счастью, его заметил молодой князь Воронцов и поднял раненого. На помощь подскочил было рядовой Богатырев, но тут же был поражен пулей в сердце. Воронцов один на своих плечах вынес Котляревского из боя. Случай этот послужил началом почти полувековой неразрывной дружбы двух людей, наполнивших впоследствии Кавказ славой своих имен.

Война с Персией в 1805 г. снова выдвигает Котляревского в роли деятельного участника легендарных подвигов Карягина у Шах-булаха и Шамхора. Две серьезные раны, полученные здесь Котляревским, не воспрепятствовали, однако, ему отличиться в последующих делах. В 1807 г.он произведен в подполковники, в 1808 г. – в полковники, а в следующем, 1809 г. назначен командиром 17-го егерского полка.

К началу описываемых событий персидской войны Котляревский уже был в роли самостоятельного начальника небольшого отряда, располагавшегося на урочище Кизылдаг и прикрывавшего Карабах со стороны Персии. С этого времени для Котляревского начинается новая эпоха боевой деятельности, эпоха самостоятельного командования отдельными отрядами и блестящих побед, слава которых принадлежит уже нераздельно ему одному.

Личные дарования и 15-летний опыт почти непрерывной боевой деятельности выработали в Котляревском высокие качества предводителя закаленных кавказских войск. Энергичный, решительный, чрезвычайно отважный Котляревский не останавливался перед подвигами, невероятными по своей смелости. Но расчет его основывался не на одной только чрезвычайной личной отваге. Тонкое знание противника, близкое знакомство с мерой сил и способностей русского солдата, тесная духовная связь со своими войсками, глубокая взаимная вера, решительность действий, быстрота и внезапность исполнений – вот те данные, на которых Котляревский всегда строил успех своих невероятных предприятий. Идея стихийного движения вперед даже при самых тяжелых условиях обстановки внушалась им своим войскам самым настойчивым образом.

«Идущему вперед, – постоянно говорил он, – одна пуля в грудь или в лоб, а бегущему назад – десять в спину». Действовать стремительно, не обыкновенными, но самыми формированными маршами, без ранцев и шинелей было его неизменным правилом.

Словом и примером Котляревский воспитывал в своих войсках те чувства, которыми был преисполнен сам. Раненый, он не оставлял поле сражения. Того же требовал и от своих подчиненных. Выбирая между победой и смертью, он и в диспозициях по своим войскам прямо объявлял: «Отступления не будет» – и каждый солдат исполнял свой долг до последнего издыхания. Воин-христианин, строгий к себе, Котляревский был не менее строг и к своим подчиненным. Он не пренебрегал строем. В дисциплине видел залог нравственной силы и неизбежного с ней успеха. Но в то же время, зная глубоко солдата, сам разделял с ним труды и лишения, неразлучные с военным бытом. Солдаты понимали и любили своего вождя.

Признавая собственным умозрением превосходство и авторитет его, они беззаветно шли за ним на такие подвиги, знакомясь с которыми невольно «переносишься воображением к героям классической Греции, воспетым в Илиаде бессмертным Гомером».

Таков был начальник небольшого отряда, всего 400 человек, которому предстояло овладеть важным по своему стратегическому значению местечком Мигри, находившимся уже, как оказалось, в руках многочисленного противника.

Едва Котляревский, исполняя предписание генерал-майора Небольсина, двинулся со своим отрядом к Мигри, как до главнокомандующего начали доходить сведения о переправе больших неприятельских сил через худоаферинский мост на нашу сторону Аракса, о появлении персидских партий у Аскарани и о сосредоточении к Нахичевани 10-тысячного корпуса Аббас-Мирзы.

Тревожась за участь батальона, отправленного для занятия Мигри, Тормасов писал Небольсину: «Предписание мое к вам о занятии отрядом полковника Котляревского Мигри было дано в то время, когда еще не слышно было ни о каких неприятельских движениях и когда жители мигринские находились в своих местах. Теперь же, когда жители ушли и защищать некого, зная отдаленность и глухие места, отделяющие сие селение от Шуши, между которыми всякое сообщение может быть удобно отрезано и отряд тот подвергнется опасности, не следовало бы оного туда отправлять. Теперь же, когда уже сие сделано, то по крайней мере поспешите возвратить сей отряд из Мигри и поставить оный в том месте, где по обстоятельствам признаете за полезнейшее». Но в то время, когда еще только писалось это приказание, Мигри было уже давно в руках Котляревского.

Из урочища Кизилдаг, где стоял отряд Котляревского, в Мигри (около 60 верст по прямому направлению) вели две дороги: одна – по берегу Аракса, другая – по речке Мигри. Обе эти дороги наблюдались персиянами, были преграждены многочисленными засеками и прикрывались в наиболее трудных местах неприятельскими батареями. Пройти здесь незначительному отряду, принимая во внимание всегдашнюю возможность сосредоточения превосходных сил противника, было весьма рискованно. Поэтому Котляревский, желая избежать излишней потери людей на штурмах попутных неприятельских засек и батарей, решил пройти к Мигри по таким тропам, за которыми как почти за совершенно недоступными персияне вовсе не наблюдали.

Выступив 12 июля в первом часу пополудни Котляревский двинулся к Мигри напрямик, через карабахские горы, по тропинкам, известным одним лишь туземцам. Двое суток карабкались егеря по сожженным солнцем скалистым горам, то спускаясь в глубокие пропасти, то взбираясь на голые безжизненные утесы. Наконец к полудню 14-го числа отряд вышел в долину речки Мигри, к урочищу Гяллору, лежавшему в пяти верстах от селения Мигри. Скрываться далее было невозможно, и Котляревский, оставив здесь вьючный обоз и все тяжести, в тот же день в три часа пополудни двинулся вперед для атаки неприятельской позиции у селения Мигри.

Александр Петрович Тормасов

Последнее было расположено по обоим берегам речки того же имени, у подошвы высоких горных кряжей. Природные свойства этой весьма крепкой позиции были усилены еще многими укреплениями и батареями, возведенными на окружавших селение высотах. Персияне, около 1500 человек, занимавшие эту позицию, были размещены на ней группами по обоим берегам речки Мигри. Весьма крутой и труднодоступный кряж на правом берегу занимал Абул-Фетх-хан. Здесь были возведены две батареи. Одна из них на совершенно отвесной скале Сабет защищалась 200 человек. На другой находились 100 человек отборных войск. Впереди было настроено много укреплений различной величины и формы, занятых несколькими сотнями персиян. Возвышенности на левом берегу речки Мигри занимал Али-Мардан-хан. Здесь же было возведено пять батарей, защищавшихся гарнизонами по 80 и по 100 человек. Само селение Мигри, приведенное в оборонительное положение, занималось отрядом в 300 человек. Подступы к селению и прикрывавшим его батареям преграждены были засеками, оборонявшимися 200 персиянами.

Вся позиция была так сильна и по природе, и по возведенным на ней укреплениям, что когда несколько времени спустя после взятия ее Тормасов решил иметь здесь постоянный наш гарнизон и приказал для этого как можно сильнее укрепить ее, Котляревский отвечал: «Мигри природой и персиянами так укреплено, что совершенно недоступно ни для какого числа персидских войск и куда бы ни востребовалось обращать команды – всегда будет обеспечено от нападений неприятеля». И вот эту-то твердыню предстояло теперь самому Котляревскому брать у персиян, силы которых превосходили почти в пять раз его немногочисленный отряд.

Последний для штурма был разделен Котляревским на три части: 150 егерей под начальством майора Дьячкова направлены были на высоты левого берега речки Мигри. 100 егерей капитана Абхазова должны были двигаться по долине на селение Мигри. Сам Котляревский с 150 егерями имел в виду атаковать наиболее сильную часть неприятельской позиции – на правом берегу речки. Несмотря на утомительность предшествующего похода, егеря, предводимые начальниками карягинской школы, бодро двинулись вперед, и передовые укрепления одно за другим стали переходить в их руки. Персияне, отстреливаясь, медленно отходили на свою главную позицию. До селения оставалось несколько сот шагов.

Но тут Котляревский близко увидел силу неприятельского расположения. Было отчетливо видно, как персидские военачальники передвигали свои войска к пунктам, на которые направлялись наши колонны. Неравенство сил было подавляющее. Малочисленные колонны наши, несмотря на необычайное мужество каждого рядового, могли растаять раньше, чем подошли бы к неприятельским батареям. Двигаться дальше было рискованно. Котляревский остановил колонны в расстоянии полутора ружейного выстрела от персидских укреплений в намерении под покровом ночи сделать изменение в первоначальном своем плане и дать утомленным войскам собраться с силами.

Едва стемнело, Котляревский оставил поручика Роговцева с 50 егерями на правом берегу речки Мигри против позиции Али-Мардан-хана, а сам с 100 егерями спустился в долину в колонне капитана Абхазова. Новый план Котляревского состоял в том, чтобы с наиболее сильной средней колонной в 200 егерей прорваться к селению Мигри в то время, как колонна Дьячкова штурмовала бы батареи Абул-Фетх-хана, а Роговцев демонстрировал бы против Сабета. С занятием селения Котляревский врезывался клином в расположение противника и, прорвав таким образом его центр, мог бы затем более свободно действовать против разобщенных флангов.

Аббас-Мирза

Но для исполнения этого плана необходимы были необычайная стремительность и отважность атаки на укрепления и засеки, прикрывавшие подступы к селению. Поэтому-то Котляревский и взял среднюю колонну под свое личное начальство: он знал своих егерей – егеря верили в своего начальника.

С рассветом колонны двинулись на штурм, и к десяти часам утра Котляревский, неудержимым потоком ниспровергая преграждавшего ему путь противника, ворвался в селение Мигри. К этому же времени Дьячков взял крайние три батареи персиян. Противник столпился на двух ближайших к селению батареях, но, взятый с двух сторон колоннами Дьячкова и Котляревского, был сбит и обращен в бегство. Таким образом, к полудню 15 июня все, что находилось на левом берегу речки Мигри, было в наших руках. Пользуясь воодушевлением егерей и смятением противника, соединенные колонны Котляревского и Дьячкова, не теряя времени, бросились на высоты правого берега. Короткий рукопашный бой – и все укрепления перешли в наши руки.

Выбитые персияне спешили укрыться на Сабете. В порыве увлечения ожесточившиеся егеря бросились за ними, ворвались на самый гребень горы, но тут натолкнулись на неодолимую преграду: голый трехсаженный утес из дикого гранита, на котором возведена была эта батарея, гордо поднимался к небу, как бы смеясь над горстью смельчаков, пытавшихся с боя взобраться на его вершину. У атакующих не было ни штурмовых лестниц, ни артиллерии. Как рой пчел, облепили они подножие утеса, не видя средств взобраться на него. Единственная узкая тропинка на вершину осыпалась пулями и камнями.

Котляревский решил взять противника измором. Всю ночь, весь следующий день 16 июня держал он неприятеля в блокаде. Томимые голодом и жаждой персияне не выдержали наконец этого безнадежного сидения и в ночь на 17 июня начали поодиночке сползать с утеса, надеясь найти спасение в бегстве. Но штык или пуля егерей зорко стерегли каждого беглеца. Пользуясь паникой, распространившейся среди защитников Сабета, егеря наконец ворвались на вершину его, и к утру 17 июня последний оплот мигринского гарнизона был в наших руках. Поражение персиян было полное. Более 300 трупов осталось на месте боя. Пленных не брали. Наши потери состояли из трех офицеров, 32 нижних чинов убитыми и ранеными. В числе последних находился и сам начальник отряда – полковник Котляревский.

Так кончился этот баснословный штурм, в котором менее чем 400 егерей сломили почти двухтысячного противника, занимавшего позицию, сильную не только природными свойствами, но еще и многочисленными искусственными укреплениями. В предприятии этом ярко сказались беспредельное мужество и выносливость, на которые способен русский солдат под предводительством отважного и понимающего дело начальника. Сам Котляревский знал цену своему славному подвигу в Мигри. Награду за него – Георгиевский крест 4-й степени он ценил всегда выше других отличий, полученных им впоследствии, и никогда не расставался с ним, постоянно нося его даже по оставлении службы в петлице своего сюртука.

Между тем, основываясь на запоздалых сведениях о распространении персидских войск по Карабаху, Тормасов сильно тревожился за участь отряда Котляревского, без артиллерии и конницы отрезанного от Шуши, с ограниченным запасом продовольствия. Опасения главнокомандующего поддерживались и донесениями генерал-майора Небольсина, который в свою очередь основывался на рапортах начальника нашего гарнизона в Шуше, шефа 17-го егерского полка полковника Асеева. Последний вообще давал большую веру всевозможным слухам о движении персидских войск и сильно преувеличивал вызывавшиеся этим опасения. Встревоженный донесениями Асеева, генерал-майор Небольсин, стоявший в то время у местечка Чардахлу, двукратно (10 и 17 июня) предписывал ему вывести батальон Котляревского из Мигри и расположить его у Хинзырека.

В то же время и главнокомандующий, озабочиваясь лучшим прикрытием Карабаха, предписывал Небольсину перейти из Чардахлу к Аскарани и присоединить к себе 2-й батальон 17-го егерского полка, шедший под начальством подполковника Парфенова из Баку в Карабах, а также и отряд Котляревского из Мигри. 5 июля Небольсин прибыл к Аскарани и послал батальон Парфенова к Татеву, чтобы, во-первых, облегчить отступление Котляревскому, а во-вторых, снабдить отряд его продовольствием.

С этой последней целью командировали в Мигри майора Терешкевича с двумя ротами 17-го егерского полка. Но едва были приняты меры для обеспечения безопасности отступления отряда Котляревского, как из Шуши снова начали поступать донесения тревожного характера. Полковник Асеев от 4 июля рапортовал Небольсину, «что из Нахичевани Келб-Али-хан со многим числом войск занял дороги, лежащие к Мигри, и путь к полковнику Котляревскому пресечен». Что Парфенов, командированный, «дабы в случае надобности дать сикурс Котляревскому», по мнению Асеева, не мог выбить неприятеля из крепких мест. Относительно же двух рот Терешкевича, посланных с провиантом в Мигри, Асеев решительно не знал, «где сии роты находились, то есть возвратились ли обратно к Татеву или задержаны неприятелем». Вследствие всего этого Асеев просил у Небольсина подкрепить батальон Парфенова, «дабы можно было дать сикурс Котляревскому», и предупреждал, что «в случае даже малой удачи неприятеля карабахский народ выйдет из повиновения».

Наконец Небольсин получил успокоительное донесение от самого Котляревского, в котором последний сообщал о благополучном прибытии к нему двух рот Терешкевича и выражал полную уверенность с находившимися теперь у него силами дать отпор хотя бы самому Аббас-Мирзе. Тем не менее Небольсин все-таки продолжал настаивать на возвращении мигринского отряда в Шушу, полагая, что только при таком условии ему можно будет снова отойти от Аскарани для сближения с Тормасовым, находившимся в это время у Елизаветполя. «Я за всем оным, – доносил Небольсин, – предписал полковнику Котляревскому немедля выступить из Мигри, если он не предвидит важной опасности при отступлении в потере людей, в случае же надобности в сикурс поставить батальон подполковника Парфенова на Татеве, откуда можно дать полковнику Котляревскому таковой сикурс».

Но Котляревский в то время, когда писалось это донесение и принимались заботливые меры об оказании ему сикурса, своими собственными силами уже покончил с персиянами и в свою очередь всего лишь с 500 егерями оказал действительный сикурс четырнадцати батальонам Тормасова и Небольсина, все еще продолжавшим измышлять способы защиты Карабаха от многотысячных полчищ Аббас-Мирзы.

Занятием Мигри персиянам был нанесен тяжелый удар. Мало того, что они лишились важного опорного пункта для набегов в приграничные области Карабаха, но и само сообщение Тавриза с Нахичеванью становилось под серьезную угрозу наших войск, так как единственная дорога между этими двумя пунктами отстояла от Мигри не далее 100 верст. Получив известие о взятии нами последнего, Аббас-Мирза, бывший в это время с главными своими на пути в Нахичевань, пришел в сильное негодование. Всем «сарбазам», находившимся в Мигри, он приказал отрубить головы за то, что допустили русских завладеть этим важным пунктом. В то же время он отрядил 10 тысяч отборных войск, в число которых входили 1500 человек обученной англичанами пехоты, и, вручив этот отряд тавризскому беку Ахмет-хану и сыну Мирзы-Безюрка – Мурза-Асану, приказал им «взять Мигри или умереть».

Ахмет-хан, оставив пушки и фальконеты при Шах-Таше под прикрытием трех тысяч человек, остальные свои войска переправил 1 июля через Аракс и часть их двинул к селению Мигри, а другую – около двух тысяч человек – навстречу майору Терешкевичу, о движении которого персияне получили точные сведения. Последнее предприятие их, однако, не удалось. Терешкевич 2 июля благополучно прибыл к отряду Котляревского. В тот же день Ахмет-хан, сосредоточив все свои силы, приблизился к селению Мигри и, не рискуя штурмовать позицию Котляревского, обложил ее со всех сторон. Первым долгом персияне попытались отнять у осажденных воду. Но заблаговременно возведенные Котляревским у речки Мигри два укрепления заставили неприятеля отказаться от этого намерения. Тогда Ахмет-хан открыл непрестанную стрельбу по нашим укреплениям из ружей и фальконетов, вероятно, в надежде принудить этим средством незначительный отряд наш к сдаче. Но Котляревский приказал своим егерям тщательно укрыться в скалах, не отвечать на выстрелы неприятеля и вообще ничем не обнаруживать себя. Сам Котляревский со своими офицерами обедал и ужинал на особом помосте, устроенном в ветвях огромного дерева, стоящего и поныне у древнего мигринского монастыря.

Фото: Сергей КОРЕЦ

Отсутствие у осажденных малейших признаков жизни изумляло персиян. Но сознание, что в зеленой чаще этих, по-видимому, безлюдных садов таится грозный противник, останавливало их от попыток отважиться на открытый штурм. Наконец после двух дней безуспешной блокады Ахмет-хан по совету находившихся при нем английских офицеров послал Аббас-Мирзе донесение о том, что сила русских позиций у Мигри не дает надежды овладеть ими.

Аббас-Мирза, вероятно, имея какой-либо другой план, согласился отменить данное им ранее суровое приказание, и 5 июля в три часа дня войска Ахмет-хана тремя колоннами потянулись вниз по Араксу. У Мигри не осталось ни единого противника. Но Котляревскому этого было мало. Он не мог смириться с тем, что неприятель спокойно отходит от него в полном порядке и признавал успех лишь в потрясающем погроме противника, хотя бы даже и во много раз превосходящего числом.

Точно зная своего противника, Котляревский был убежден, что персияне, дойдя до переправы через реку, беспечно расположатся на берегах ее, полагаясь на свою многочисленность. На этом Котляревский построил свой план – неожиданно ночью атаковать персиян и показать им «силу русских штыков». Для этого он оставил в Мигри 100 человек (преимущественно больных и слабых), а сам с остальными 487 егерями и 20 казаками в ночь на 5 июля двинулся вслед за персиянами.

Ахмет-хан, дойдя до переправы через Аракс у Шах-Таша, успел еще засветло перевести на противоположный берег около 1000 человек конницы и 1500 человек регулярной пехоты. Все же остальные его войска покойно расположились ночевать на небольшой возвышенности, у самого левого берега реки Аракс. Обычная беспечность персиян на этот раз была столь велика, что они не приняли решительно никаких мер предосторожности. Да и трудно было, конечно, ожидать, чтобы незначительный гарнизон Мигри, выдержавший пятидневную блокаду, осмелился бы выйти из своих «нор» и напасть на 8-тысячного противника.

Но Котляревский отважился именно на это смелое предприятие. Тихо под покровом ночи приблизился он со своими егерями к биваку персиян. Последние спали безмятежным сном. Котляревский разделил свой отряд на три части и, поручив одну из них майору Дьячкову, приказал ему без шума обойти персиян справа. Другая колонна под начальством майора Терешкевича была направлена в обход слева. Сам Котляревский с сотней егерей остановился против средины, выжидая обхода. Осторожно, не производя ни малейшего шума, колонны окружили неприятельский бивак и без выстрела, без крика, молча бросились на спящих персиян.

Ужас овладел неприятелем. «Штыками, – как доносил Котляревский, – было повсюду поражение его». Куда ни бросались обезумевшие персияне, всюду натыкались на ожесточенных егерей. «Неприятель, встречая везде смерть и ужас, – доносил Небольсин, – и не имея места к спасению, принужден был бросаться в Аракс как единственный путь, ему оставленный. Но неимение пеших бродов в Араксе заставило плыть вниз по реке, а дабы сколько можно меньше дать ему спастись, провожаемым был пулями далеко по Араксу».

Отряд Котляревского был так мал, что он отдал приказание «пленных не брать». «Едва доставало рук, – говорит очевидец, – чтобы исполнить это суровое, но необходимое приказание». В плен были взяты лишь три наших рядовых-дезертира, из коих один был адъютантом в персидской службе, а другой – поручиком. Истребление персиян было страшное: «Число людей в отряде едва было достаточно, дабы успевать колоть». По мнению Котляревского, могло спастись не более одной трети персиян. Человек около 500 успели прорваться вверх по левому берегу Аракса, мимо Мигри, к Ордубаду, но и тех преследовали казаки под началом есаула Дударева, который с «отличной храбростью, отхватя оного неприятеля несколько, успел обратить в Аракс».

Смятение, царившее на левом берегу реки, передалось и на противоположную сторону ее, где был бивак уже переправившихся персиян. Последние побросали все пушки, фальконеты, лагерь и в панике без выстрела бежали в горы. Все захваченное неприятельское оружие Котляревский приказал потопить в Араксе. Наши потери состояли из четырех убитых и девяти раненых, в том числе двух офицеров.

За эту победу Котляревский был награжден золотой саблей с надписью «За храбрость».

Взятие Мигри и поражение персиян на Араксе совершенно изменили положение дел в восточной части Закавказья вообще и в Карабахе в частности. Аббас-Мирза, опасаясь вторжения Котляревского в пределы Персии, поспешно приступил к укреплению Тавриза и Нахичевани. В то же время, потеряв окончательно надежду на успех действий в Карабахе, он решил перевести свои войска в Эриванское ханство с тем, чтобы отсюда вторгнуться совместно с турками в Памбак и Шурагель. С этой целью в середине июля Аббас-Мирза двинулся вверх по Араксу, оставив на границе Карабаха значительные конные партии для грабежа пограничных наших областей.

Опасения за участь отряда Котляревского окончательно рассеялись. Относительно отступления его из Мигри теперь, конечно, не было никакого разговора. На запоздалые предписания Небольсина Котляревский доказывал, что «если оставить Мигри, то впредь с такой маловажной потерей, как ныне, занять оных невозможно, ибо все укрепления должно брать штурмом; персияне же, по выходу наших войск, гораздо противу прежнего там усилятся, потому что место сие для них важно – ключ Карабаха и Тавриза, и пребывание там войск наших считают они для себя вредным».

Да и сам главнокомандующий, генерал Тормасов, получив донесение о благополучном прибытии в Мигри двух рот Терешкевича с провиантом, не зная даже еще о поражении персидских войск на Араксе, находил необходимым оставить Котляревского в Мигри, «дабы не подать персиянам повода заключить, что сие отступление происходит от страха, и, ободряя тем, дать им случай воспользоваться известною их политикой, чтобы вывесть из сего знаменитую победу, одержанную ими над русскими отнятием Мигри, что и не упустят они повсюду разгласить».

В виде поддержки мигринскому гарнизону в селение Татеве был оставлен батальон 17-го егерского полка подполковника Парфенова. Кроме того, 7 сентября было отправлено в Мигри одно орудие под прикрытием двух рот пехоты. Однако меры эти, клонившиеся главным образом к упрочению занятого нами положения на самой границе Персии, мало обеспечивали Карабахское ханство внутри от грабительских налетов персидских партий, разорявших селения и угонявших у жителей скот.

Мехти-Кули-хан карабахский не оказывал нашим войскам почти никакого содействия и, несмотря на неудачи персиян, все еще находился с ними в длительных отношениях. Главнокомандующий не раз напоминал хану о лежавших на нем обязательствах.

«Признательно должен сказать, ваше превосходительство, – писал он, – что в нынешнее лето вы так слабо употребляли себя на пользу службы Его Императорского Величества, что я вынуждаюсь напомнить вам ваши обязанности сказать истину, которую я имел только у себя на сердце, то есть что Государь Император вверил вам ханство не по другим каким-либо причинам, как только в ожидании от вас неограниченного усердия, какое вы оказывали бы до утверждения вас владетельным ханом, но теперь вы вовсе не соответствуете сим надеждам, ибо я знаю, что конницы в Мигри, кроме 10 бедных и на дурных лошадях всадников, вы не посылали, невзирая на многократное мое настояние; знаю и то также, что вы ни при себе, ни в нужных местах не имели оной все лето и не радели ни о караулах, ни о почтах. Вопрошаю же вас, кто страждет от такой беспечности? Народ, высочайше управлению вашему вверенный и который в вас должен был находить наибдительнейшего попечителя об их благе. Итак, от сего то происходит, что некогда примерно-храбрый карабахский народ, коего чтила сама Персия, а соседи трепетали, находится в столь ослабевшем положении, что 30 или 40 хищников, ворвавшихся во внутрь самого Карабаха, ненаказанно возвращаются назад с грабежом, убивают беспечных карабахцев и увлекают в плен жертвы вашей бездеятельности. С огорчением слышал я не один раз от достоверных особ, что ваше превосходительство произносили, что Государь Император берет от вас дань и потому российские войска и защищают Карабах. Скажите, пожалуйста, что вы в таком бы случае делали и для чего же носили бы на себе знаменитое достоинство хана? Разве только для собрания дани, а больше ни для чего? Нет, ваше превосходительство, должен не закрываясь сказать, что звание такого хана унизило бы таковое знаменитое достоинство. Прошу вас извинить меня, что я говорю вам так откровенно. Это знак моей дружбы к вам, пред которой я не скрываю ничего, что у меня есть на сердце. Итак, самые сии выражения примите не иначе, как за усердные излияния, вынуждаемые от меня единственно прямым к вам расположением для обращения вас к деятельности, ибо я мог бы, не говоря вам ни слова, прямо мысли свои представить Государю Императору. Больно, очень больно видеть, что Карабах, славившийся мужеством и храбростью всеобщей, теперь заснул. Отчего же сие произошло? От того, что хозяин Карабаха, коему вверено благо его народа, говорит: пусть русские дерутся и защищают землю, от щедрот монарших мне порученную. Если же привести здесь русскую пословицу, что пеший конному не товарищ, то всякий легко увидит, что войскам, в Карабахе расположенным, состоящим из победоносной российской пехоты, нужна славная карабахская конница, чтобы поражать опрокинутого пехотного неприятеля и не допускать его нигде свободно прорываться. Дойдя теперь до настоящей моей цели, прошу ваше превосходительство употребить всю свою власть, высочайше вам дарованную, на то, чтобы по требованиям самой необходимости конница ваша всегда содействовала войскам Его Императорского Величества, защищающим вашу землю. Чтобы разъезды и караулы повсюду в нужных местах были поставлены и чтобы почты были во всей исправности».

Но понятно, что подлобные письма не могли оказывать большого воздействия на азиата, которого, например, Котляревский впоследствии приводил в достодолжную почтительность категорической угрозой: «Я тебя повешу!». Мехти-Кули-хан по-прежнему не выставлял конницы, не наблюдал за дорогами в Персию, не заботился об исправном содержании почтовых постов. Вследствие этого при недостатке у нас собственной конницы весь Карабах был полностью открыт для неприятельских партий, бороться с которыми приходилось частью самим жителям, а частью небольшим нашим постам, разбросанным по глухим дорогам Карабаха для поддержания связи с отдельными отрядами.

Один из таких постов, находившийся в Шах-булахе и состоявший из 25 милиционеров и двух донских казаков под начальством рядового 17-го егерского полка Орехова, подвергся 11 сентября нападению большой конной партии персиян. Из числа бывших в этот день на посту 12 милиционеров шесть человек разбежались. Не видя возможности обороняться в самом Шах-булахе, Орехов с двумя казаками и шестью оставшимися милиционерами решил, пользуясь горами и сильно пересеченной местностью, пробиться в крепость Шушу, где находилась штаб-квартира 17-го егерского полка. Около сотни персидских всадников окружили отступавших и потребовали от них сдаться. Орехов с двумя казаками отвечал на это меткими выстрелами. Вскоре один из казаков был ранен и ударом пики сбит с лошади. Его все-таки подобрали и, отстреливаясь, медленно отступали по горам, поросшим лесом. В то же время Орехов убеждал находившихся при нем шестерых милиционеров не робеть и защищаться до последнего человека. Меткие выстрелы двух смельчаков, несмотря на малую скорость стрельбы из кремневых ружей того времени, сдерживали сотенную толпу персиян. Орехов со своей командой благополучно добрался до крепости. Об этом геройском подвиге главнокомандующий генерал Тормасов отдал приказ по кавказским войскам. «Признавая таковой подвиг рядового Орехова, – говорилось в нем, – знаком храбрости и усердия к службе, произвожу его в унтер-офицеры и о сем поставляю на вид войскам 19-й и 20-й дивизий». Вместе с тем по представлении главнокомандующего государь император пожаловал Орехову знак отличия военного ордена.

Однако несмотря на мужество наших войск, их все-таки было недостаточно для ограждения населения от персиян, около 6 тысяч которых рассыпались по всему Карабаху, доходили до самого Тертера и в течение лета и осени 1810 года угнали за Аракс до 30 тысяч голов разного скота. Разорением Карабаха персияне как бы возмещали себе жестокие поражения, испытанные ими в Мигри и на Араксе. Опустошительные набеги эти продолжались вплоть до наступления зимы, когда выпавший снег затруднил сообщение по горам Карабаха и заставил персидскую конницу уйти обратно за Аракс.

Продолжение следует.