28 января, 2014

Большая Кавказская война (32)

Продолжение.

Начало в № 5 за 2008 г.

Готовясь к войне с нами, персидское правительство прилагало большие усилия к тому, чтобы для рассредоточения наших сил поднять восстание не только мусульманского населения Закавказья, но и горцев Главного хребта, обитавших по линии сообщений наших с Северным Кавказом. С этой целью персидские эмиссары, снабженные зажигательными воззваниями Аббас-Мирзы и крупными денежными суммами, разбрелись по всему восточному Закавказью – от Карабаха до Дагестана, разглашая повсюду о необычайных приготовлениях, делавшихся на этот раз персидским правительством для решительной борьбы с нами. Возмущение же горцев Главного Кавказского хребта в окрестностях Военно-Грузинской дороги, было возложено на беглого грузинского царевича Левана, отправленного персиянами в Осетию. Усердная деятельность этих агитаторов не осталась безуспешной и причиняла нам немало забот в то самое время, когда большая часть наших сил была занята борьбой с самими персиянами на южных границах наших владений.

Фото: Сергей Корец

Особенно крупных размеров достигли волнения в Кубе, где политикой предшественника Тормасова – графом Гудовичем был создан очаг для бесконечных осложнений, рассредоточивавший и без того слабые силы наши в наиболее трудные периоды борьбы их с многочисленными противниками. Еще при самом Гудовиче, в январе 1809 г. бывший кубинский хан Ших-Али попытался при помощи акушинских лезгин вернуть себе утерянное ханство, но разбитый генерал-майором Гурьевым, бежал в Табарасань.

Однако неудача эта не образумила Ших-Али. Укрываясь у родственника своего Абдулла-бека в табарасанской деревне Эрси, менее чем в 30 верстах от Дербента, Ших-Али не переставал время от времени врываться с шайками лезгин в Кубинскую область, разорял жителей ее и нападал даже на наши посты. При самом вступлении Тормасова в управление краем командовавший нашими войсками в Баку, Кубе и Дербенте бакинский комендант генерал-майор Репин доносил главнокомандующему, что «существование в Табарасани лишенного ханства Ших-Али причиняет всегдашнее беспокойство, а при первом неприятном случае для нас может учиниться от него даже и вред».

Казалось бы, что самым простым средством избавиться от столь беспокойного соседства было бы пройти те 30 верст, которые отделяли Дербент от убежища Ших-Али – деревни Эрси, и внезапным нападением разорить это разбойничье гнездо. В распоряжении генерал-майора Репина было в то время четыре батальона пехоты: один – в Баку, два – в Кубе и ее окрестностях и один – в Дербенте. Но он, «имея против сих многочисленных и военных народов толико малое число войск», не отваживался на решительные действия, а лишь «предпринимал разные средства, дабы достать Ших-Али или истребить его, когда он находится в разбоях».

Средства же эти состояли исключительно в подговоре разных лиц за вознаграждение в 500 червонцев каким-нибудь образом избавить нас от Ших-Али. Но все попытки к этому оставались пока совершенно безуспешными, и предлог к волнениям Кубинской области оставался неустранимым. Сам главнокомандующий генерал Тормасов, «сообразив все обстоятельства, относящиеся к Ших-Али, приходил к тому заключению, «что пока не решится его судьба, до тех пор не будет восстановлено прочное спокойствие в Кубе и Дербенте».

Но опять-таки, не решаясь вырвать Ших-Али-хана из Табарасани вооруженной рукой, Тормасов рекомендовал Репину такие же окольные «способы» для искоренения причин к волнениям Кубы. «Первый способ, – писал он Репину, – чтобы перекрыть посредством дагестанских владельцев, склонив их на нашу сторону, достать Ших-Али в наши руки, на что ваше превосходительство можете употребить хотя бы до 1500 червонцев, с тою однако же осторожностью, чтобы деньги не были розданы без всякого успеха. Второй способ, чтобы найти решительного человека, который бы взялся лишить его жизни, выискав удобный случай, и которому можно было бы обещать за сие до 700 червонцев. Последний же способ, если по местным вашим сведениям первые два покажутся ненадежными, то чтобы действительно признать Ших-Али кубинским ханом, отдать ему во владение Кубу с принадлежавшими ей окрестными селениями, и трактатом ввести его в подданство России».

Фото: Сергей Корец

Однако сам генерал Репин решительно протестовал против последнего «способа». Донося главнокомандующему, что он «не упускает из вида ни одного случая поймать или истребить того человека, который действительно вреден пользам России», Репин добавлял: «Последнее же средство, чтобы признать Ших-Али кубинским ханом и по примеру других ханов отдать ему во владение Кубу с принадлежащими ей окрестными селениями и трактатом ввести его в подданство России, – к сему приступить никакого пристойного случая мне не открывается войти с ним в переговоры. Разве тогда, когда ни единого средства не буду иметь его уничтожить и надежда пропадет к тому, в то время изберу человека, будто бы тот от себя ему предложит, чтобы он искал со мной знакомства и попробовал бы мое корыстолюбие. Пускай он думает обо мне, как хочет, лишь бы я мог исполнить полезное по обязанности моей и верности службы, нежели подать ему повод думать, что мы потеряли надежду его усмирить и Кубу удержать в подданстве силою оружия».

Одновременно с этим генерал-лейтенант Репин просил Тормасова усилить его войска еще не менее как двумя батальонами. Только при таком условии он надеялся, что ни Ших-Али и никто вообще из владельцев дагестанских не будет в силах вредить нам. «Имея оные батальоны, – доносил Репин, – я буду говорить с владельцами, получающими от нас жалованье, громче и доведу их до того, что они сами станут усмирять бунтующих против нас. Вашему высокопревосходительству известно, что невоспитанный и буйный народ иначе невозможно удержать как страхом и за шалости его наказывать».

Но главнокомандующий, не имея свободных войск для усиления Репина, писал ему: «Вредные умыслы ветреного Ших-Али и его сообщников останутся тщетными при благоразумных ваших распоряжениях и вредны будут для них же самих. Но дабы совершенно обеспечить край, начальству вашему вверенный, то, по мнению моему, гораздо лучше усилить Кубинскую крепость, которая составляет центр нашей коммуникационной линии – по дороге от Баку до Кизляра и которая сверх того, что сомнительна по своей ветхости и неправильному построению, привлекает к себе все стремление ветреного Ших-Али, несколько уже раз делавшего на оную покушения».

В этих видах Тормасов предписывал Репину немедленно исправить Кубинскую крепость и сосредоточить в ней под начальством генерал-майора Гурьева оба батальона Севастопольского полка. В Дербенте же расположить три роты, пришедшие туда к тому времени из Кизляра. Репин все-таки просил главнокомандующего усилить его хоть одним «комплектным» батальоном, «с имеющимися при нем пушками». Но Тормасов, находя предписанные уже им меры достаточными для обеспечения кубинской провинции, вопрошал Репина: «Я желаю знать точно, на какой предмет вам еще батальон надобен; если только для разорения тех деревень, которые имеют сношения с изменником, то по горному их положению я считаю сие не только неудобным, но и неполезным, потому что таковые экспедиции по сие время были бесплодны, а дело состоит в том, чтобы схватить бунтовщика или убить его».

В заключение Тормасов поучал Репина, говоря, «что замыслы, вредные для войск наших, ничем так прекратить не можно, как строгой осторожностью, и тогда злодеи, видя неудачу, должны будут их покинуть». Таким образом, нерешительность, которую с самого начала проявляли начальники наших войск, расположенных в Кубинской области, как бы поощрялась самим главнокомандующим, настойчиво рекомендовавшим осторожность и строго пассивный образ действий. В этом, конечно, и крылась главная причина успешной деятельности вождей мятежа.

Важнейший из них – Ших-Али, поддерживаемый персиянами, которые, как ходили слухи, послали к нему целый корабль с казной и разными товарами для найма лезгин, продолжал набеги на кубинские селения и не раз подходил к Дербенту, нападая под самыми стенами его на наши посты и кордоны. Попытки изловить его не приводили к желаемым результатам по той причине, что как он, так и все находившиеся при нем беки и служители имели в самой Кубе большое число родственников и приверженцев, через которых получали нужные сведения и своевременно извещались о всяких передвижениях наших войск.

Желая привлечь к содействию нам соседних Кубе ханов Закавказья, Тормасов обратился к наиболее сильному и влиятельному из них – к Мустафе-хану ширванскому, тем более что последний, желая оправдаться в имевшихся против него уликах в сомнительной верности нам, сам напрашивался на какое-нибудь поручение, обещая «по усердию своему исполнить его со всею охотою».

Тормасов, выражая ему благодарность «за столь прямо доброе расположение», с «особенным удовольствием» поручал Мустафе «взять на свое попечение восстановление спокойствия в кубинской провинции», обещая за это большие милости и щедрые награды как самому хану, так и людям, которых он употребит на то, чтобы избавить от Ших-Али-хана «страждущее человечество».

Но хану ширванскому, находящемуся в тайных сношениях с персиянами, не было расчета содействовать нам в водворении порядка в Кубинской области. Называя Ших-Али своим «кровным врагом» и уверяя, что за поимку его он сам бы дал 10 тысяч рублей, Мустафа-хан в то же время повел дело так, что еще более затруднил наше положение и умышленно дал решительный толчок к общему восстанию.

Фото: Сергей Корец

Посланный им в Кубу как бы для переговоров и увещеваний Ших-Али Бала-оглан-бек начал разглашать всюду, что русские, простив Ших-Али, возвращают ему кубинское ханство. Весть эта взволновала все население. Одних, опасавшихся Ших-Али, она привела в страх. «Другим же ветреникам вскружила головы и произвела колеблемость в народе».

Пользуясь этим волнением, Ших-Али собрал «знатную шайку разбойников» и появился с ней в Кубинской области. Посланник же Мустафы вместе с некоторыми «изменниками» разъезжал в это время по волостям ханства, уговаривая население спешить навстречу Ших-Али как действительному хану кубинскому. Тормасов увидел, что поручение, данное им ширванскому хану, «сделано совсем в превратном виде».

Незадолго перед этим главнокомандующий отправил Мустафе лестное письмо, в котором изъявлял полную уверенность свою в искренней и непоколебимой его преданности нам. «Мне нет никакой причины, – говорилось в этом письме, – быть вами недовольным. Напротив того, я уважаю вас более других и без личного с вами знакомства потому, что видел многие опыты усердия вашего на пользу службы его императорского величества. Я совершенно уверен, что характерная твердость ваша в правилах чести и верности к государю императору, коими вы всегда себя отличали, никогда никакими обольщениями неприятелей не может быть поколеблена».

Но прошло всего 10 дней после этих милостивых строк, как Тормасов вынужден был заявить, что поведение ширванского посла в Кубе «подает даже сомнение на Мустафу-хана». Поэтому он предписывал коменданту Шемахи – подполковнику Тихановскому потребовать от Мустафы-хана, во-первых, объяснений по поводу произошедшего. Во-вторых, вызвать назад его посланца, «который произвел все сии неустройства и сомнения в народе», и в-третьих, потребовать посылки ширванской конницы не только для рассеяния скопищ мятежников, но и для поимки самого Ших-Али. Но Мустафа-хан на это отвечал, что он «жизнью своей жертвует, если Бала-оглан делал какие возмущения в Кубинской области».

Между тем волнение в Кубе принимало все более и более широкие размеры. Желая успокоить население ханства, Тормасов предписал генерал-лейтенанту Репину объявить народу, что «разглашения, сделанные недоброжелательными людьми, якобы Россия возвращает ветреному Ших-Али кубинское ханство, есть несправедливая и сущая ложь. И что он никогда не будет удостоен той милости его императорского величества, чтобы был сделан в Кубе по-прежнему ханом. Ибо поступками своими лишился на веки всякого на сие права и не должен даже о том помышлять».

Но население было уже увлечено водоворотом восстания. И сам Ших-Али в ответ на это объявление дерзко требовал от кубинского коменданта – майора Писемского, чтобы русские войска без пролития крови были выведены из Кубы. «Поелику, – писал мятежный хан, – Куба принадлежит моим предкам и мне более тысячи лет. А вы в ней, третий день завладев, со страхом держитесь. И чтобы я еще не смел того сказать – это мне очень смешно. Подумай, много ли ты своим разумом и рассуждением принес пользы своему государю? Впрочем, – добавлял Ших-Али, – я сие пишу единственно для того, чтобы не остаться впредь виновным против государя императора».

Смелость мятежников дошла до того, что они окружили город Кубу и совершенно отрезали сообщение ее с остальными волостями. Все владетели соседних областей Дагестана были заодно с мятежниками. Сурхай-хан казикумыхский, как доносил полковник Адриано, «двигал всю машину потаенно; получившие от нас жалованье и пенсионы табасаранские беки с возмутителем были тайно согласны, ибо ничего делать не хотят в нашу пользу». Становилось очевидным, что успокоить Кубинскую область можно было только путем решительных действий против скопищ Ших-Али-хана и покровительствовавших ему владетелей Дагестана.

С этой целью генерал-лейтенант Репин послал из Баку в кубинское ханство роту Севастопольского полка с одним орудием, бакинской милицией и 40 казаками под начальством плац-майора Левицкого. Последнему было предписано пройти в Кубу, принять команду над находившимися там войсками и, оставив половину их для защиты самой крепости, с остальными «обратиться против Ших-Али для наступательных на него действий и для наказания мятежников».

Фото: Сергей Корец

Выступив 12 августа из Хидырзындского поста, в 80 верстах от Баку, Левицкий в этот же день утром встретил небольшую партию мятежников. Он послал спросить, что это за люди. Мятежники отвечали, что «о том знают их беки и что переговариваться он может с самим Ших-Али». Вслед затем мятежники, заняв высоты по сторонам дороги, по которой следовал отряд Левицкого, открыли по нему огонь. Хотя высланные команды фланкеров и сбили скоро неприятеля, но последний в течение всего дня беспокоил наш отряд. Вечером Левицкий расположился лагерем на реке Гилгине, в 25 верстах от Хидырзина. Всю ночь мятежники не переставали тревожить его бивак. К утру 13-го числа толпа мятежников возросла до двух тысяч человек и заняла высоты, лежавшие на пути следования отряда.

Не надеясь сбить противника с этих сильных позиций, Левицкий пошел по обходной дороге, указанной ему бакинскими жителями. Едва отряд свернул с большой дороги, как был атакован кубинцами. Для прикрытия наиболее угрожаемого своего правого фланга Левицкий выслал команды стрелков и бакинскую милицию, но последняя передалась на сторону противников и, «смешавшись с неприятелем, открыла по отряду стрельбу».

Однако Левицкий хотя и с трудом, но все же продолжал продвигаться вперед, как вдруг дорогу перекрыл глубокий ров, мост через который был заблаговременно снят неприятелем. По ту сторону рва стояло до двух тысяч конницы и около тысячи пехоты мятежников. Отряд остановился в нерешительности. Минута была такова, что только один геройский порыв мог бы открыть дальнейший путь. Но Левицкий не отважился броситься вперед и атаковать противника, не имевшего даже артиллерии, тогда как в нашем отряде была одна пушка, умелое действие которой, несомненно, произвело бы сильное впечатление на нестройные толпы бунтовщиков.

«Видя, что со 120 человеками пехоты и 40 человеками казаков пройти нет возможности да и в Кубу (до которой оставалось около 50 верст) дать знать не через кого, ибо кубинцы взбунтовались и кричат: «Да здравствует хан!», а бакинцы изменили, Левицкий решил возвратиться обратно в Баку».

Это малодушное отступление придало мятежникам особенную смелость. Свободно перейдя ров, перед которым запнулся Левицкий, они весь день под предводительством самого Ших-Али настойчиво преследовали немногочисленный отряд наш и неоднократно «с сильным напряжением делали удары», но каждый раз «недопущаемы были до фронта цельными выстрелами из орудия». Вечером отряд подошел к караван-сараю Догумли, где и остановился на ночлег. Мятежники, не рискуя слишком удаляться от Кубы, оставили преследование отряда и возвратились обратно.

Левицкий же 15-го числа вступил в Баку, потеряв за это время всего 11 человек убитыми и ранеными. Неудачные действия майора Левицкого подверглись строгой критике самого главнокомандующего. «Другой, с лучшим духом штаб-офицер, – писал Тормасов Репину, – конечно, не обратился бы вспять, имея 10 человек раненых в своем отряде, а дошел бы со славою до места, ему назначенного. Таковой поступок Левицкого заслуживал бы ареста, но я ограничиваюсь тем, что предписываю вашему превосходительству, в отвращение других от подобного малодушия, сделать ему строгий выговор в присутствии всех офицеров».

Отступление Левицкого вызвало самые неблагоприятные для нас последствия. Мятежники громко разглашали одержанную ими победу. Волнение быстро распространилось по стране, и вся кубинская провинция «взбунтовалась и предалась Ших-Али». Это обстоятельство поставило Репина в «величайшее затруднение» и он просил главнокомандующего «о скорейшей присылке одного батальона егерей, одного батальона мушкетер и хотя бы половину полка казаков».

Но Тормасов ему на это отвечал, «что нынешние обстоятельства, в которых находится здешний край, ни под каким видом не позволяют отделить к вам сего важного усиления, ибо самая знатная часть здешних войск теперь ведет упорную войну в Имеретии, против возмутившихся имеретинцев и турок, им вспомоществующих; другая – стоит в Карталинии, против ахалцыхского Шериф-паши, с коим соединились до восьми тысяч вспомогательных персидских войск, пришедших на сих днях; третья – в Памбаках, против наследника Персии Аббас-Мирзы и брата его Али-шаха; четвертая, менее нежели из двух батальонов, защищает шекинскую, елизаветпольскую и шамшадильскую провинции, а пятая, под личным моим начальством, состоит из четырех батальонов, занимает центральную позицию, прикрывая в одну сторону Тифлис, а в другую – Казах и поддерживая войска, поставленные в Карталинии, с тем притом, что я с сим числом войск должен обращаться во все вышесказанные пункты, где только не усилится неприятель и из которых истинно нельзя отделить ни малейшей части людей».

В то же время главнокомандующий, видимо, отказавшись наконец от рекомендовавшегося им ранее пассивного образа действий и находя, что у самого Репина не было достаточно для подавления мятежа собственных войск, возмущался бездействием их. «Наиболее всего сокрушает меня, – писал он по этому поводу, – непонятная унылость в самих войсках, главному начальству вашему вверенных. Я не знаю, для чего целые два батальона заперлись в Кубинской крепости и остаются в бездействии, тогда как я предписывал, оставя пристойный для крепости гарнизон, составить отряд и действовать наступательно на ветреного Ших-Али. Один батальон в гарнизоне достаточен, а другой мог бы вне крепости везде прокладывать оружием себе дорогу, невзирая на волнение. Однако же оба батальона заперлись в крепости, не смея ничего предпринять».

Добровольное сидение в Кубе этих двух батальонов было тем более странно, что они не имели при себе даже необходимого запаса продовольствия. Относя эту незаботливость о нуждах кубинского гарнизона всецело к нераспорядительности генерал-лейтенанта Репина, Тормасов «усердно просил его истощить все способы, чтобы непременно проложить дорогу к Кубе и доставить туда продовольствие».

С этой целью ему предписывалось взять хотя бы половину бакинского гарнизона, то есть две роты и с ними доставить провиант в Кубу. При этом главнокомандующий предлагал «отнюдь не посылать с сим прикрытием бакинского плац-майора Левицкого, который уже показал опыты своего мужества».

Вместе с тем, находя все-таки необходимым оказать Репину хоть какое-нибудь содействие в подавлении кубинского восстания, Тормасов предписал генерал-майору Небольсину, во-первых, из трехротного елизаветпольского гарнизона командировать одну роту с оружием в Нуху, присоединить к ней одну тысячу человек шекинской конницы и двинуть этот отряд далее в Кубинскую область напрямик, через хиналугский перевал (Салават), в тыл осаждавших Кубу скопищам Ших-Али-хана; во-вторых, из числа войск, находившихся в Карабахе, двинуть в Ширвань две роты с орудием, придать к ним там часть ширванской конницы и, усилив еще отряд этот ротой из Баку, направить его далее в Кубинскую область под начальством подполковника Тихановского. Последнему поручалось пробиться в Кубу, принять главную команду над городом и войсками, в нем расположенными и, присоединив к себе из числа их один батальон, ударить решительно на Ших-Али, разбить его и выгнать из Кубинской области, если только нельзя будет его схватить, привести кубинское владение в совершенный порядок. «Вот все то, – писал Тормасов Репину, – что только я могу по совершенной крайности назначить вам в усиление и какого числа, однако же считаю весьма достаточно не только против Ших-Али, но и против гораздо важнейшего неприятеля».

Одновременно с этим главнокомандующий, дабы отнять у кубинцев всякую надежду на возможность возвращения к ним ханом Ших-Али, послал в Кубу «преданного нам» Джегангир-хана шагагского, имея в виду по умиротворению области сделать его «непременным» ее, «по примеру других владетелей, состоящих в подданстве России».

Но все эти меры не привели к желаемым результатам. Ни ширванский, ни шекинский ханы не исполнили в полной мере требований главнокомандующего и выставили в помощь нашим войскам лишь незначительное количество своей конницы. Выступившая из Елизаветполя рота вместе с находившейся под начальством Джегангир-хана шекинской конницей не могла пройти через хиналугский перевал, в тыл осаждавшим Кубу скопищам Ших-Али-хана и повернула на большой ширванский тракт вслед за колонной Тихановского. Последний с тремя ротами при двух орудиях дошел до караван-сарая Дугумли, отбил здесь 24 сентября нападение больших скопищ Ших-Али-хана, но действовал вообще настолько нерешительно, что до 1 октября в отряде его, «кроме небольших перестрелок с мятежниками, ничего важного не происходило. Тем временем и войска, находившиеся в самой Кубинской области, не предпринимали решительно никаких мер к подавлению мятежа. Два батальона Севастопольского полка, осаждаемые скопищами Ших-Али-хана, продолжали отсиживаться в Кубинской крепости, а три роты кизлярского батальона были заперты в Дербенте.

Видя, что на энергичную деятельность военачальников, находившихся с нашими войсками в Кубинской крепости, рассчитывать нельзя, Тормасов поручил подавление мятежа шефу 9-го егерского полка полковнику Лисаневичу как «достойному офицеру», отличавшемуся «решительным и мужественным духом, опытностью в военном искусстве» и «в совершенстве» знавшему к тому же язык и обычаи страны, в которой ему предстояло действовать.

За 14 лет перед тем, во время похода графа Зубова в Баку небольшой наш отряд из 400 егерей, сотни казаков и двух орудий под начальством подполковника Бакунина послан был 1 октября 1796 года из кубинского лагеря по алпанскому ущелью. Храбрый, но неопытный в войне с горцами Бакунин шел без необходимых мер предосторожности и у деревни Алпаны в овраге, заросшем дремучим чинаровым лесом, был совершенно неожиданно атакован 15-тысячным скопищем лезгин под предводительством Ших-Али-хана кубинского, незадолго перед этим являвшегося в лагерь Зубова с повешенной на шею саблей в знак покорности и унижения. Горцы стремительно бросились в шашки, сразу захватили оба орудия и, окружив отряд со всех сторон, в короткое время изрубили всех офицеров и более 300 нижних чинов. От поголовного истребления уцелело лишь незначительное число егерей, успевших укрыться за случайно находившимися здесь бревнами и несколько часов отбивавшихся меткими выстрелами и штыками, пока не подошел Углицкий мушкетерский полк, спешно выступивший из кубинского лагеря на выстрелы, доносившиеся со стороны Алпан. В числе этой горсти удальцов, мужественно выдержавших отчаянный неравный бой, находился и 19-летний сержант Дмитрий Тихонович Лисаневич, поступивший на службу за два года перед тем, в 1795 году, из дворян Воронежского наместничества. Теперь этому же самому Лисаневичу, награжденному за цициановский штурм Ганжи орденом Св. Георгия 4-й степени, прошедшему славную карягинскую школу, только что отличившемуся под Ахалкалаками, открывалась возможность отомстить Ших-Али-хану за алпанское побоище.

Поручая полковнику Лисаневичу усмирение Кубы, Тормасов предписывал ему взять с собой одного офицера, четырех унтер-офицеров, 30 человек егерей своего полка и 100 человек казаков; идти с этим конвоем в Ширвань, «привести в раскаяние» Мустафу-хана, поступки которого «почти обнаруживали измену», и приняв затем начальство над войсками, двинутыми ранее в Кубинскую область из Елизаветполя, Шемахи и Баку, пробиться с ними в Кубу. Здесь Лисаневич должен был взять из крепости один батальон и затем «обратить все свое стремление на Ших-Али и его скопища, чтобы разбить оныя, рассеять и выгнать из Кубинской провинции». Самого же Ших-Али надлежало во что бы то ни стало «или достать в наши руки, или убить, не имея против него ничего священнаго». «Бога ради, – писал Тормасов Лисаневичу, – не жалейте ничего, чтобы сие исполнить для будущего спокойствия в том краю и для спасения рода человеческого».

1 октября Лисаневич прибыл в лагерь подполковника Тихановского у караван-сарая Догумли, приведя с собой кроме 30 человек отборных егерей своего полка и сотни казаков еще взятую из Елизаветполя роту Троицкого полка и сотню ширванской конницы. Таким образом, здесь составился отряд около 800 человек пехоты при двух орудиях и 1300 человек конницы (100 человек шекинской с Джегангир-ханом, 100 ширванской и 200 казаков).

К этому же времени сюда подошел из Кубы и батальон Севастопольского полка под начальством майора Рябинина. Оставив под прикрытием этого батальона все тяжести и приказав ему идти к местечку Шабран, Лисаневич с остальными силами в тот же день 1 октября «обратил свое движение прямо в горы и укрепленные места, где Ших-Али скрывался со своими скопищами».

Уже на другой день, 2 октября весь бармакский магал был очищен от шаек бунтовщиков. В течение последовавших трех дней Лисаневич быстрыми движениями вытеснял мятежников из занимавшихся ими позиций, разбив 4 октября у деревни Эрпели скопища самого Ших-Али. Последний, видя, что ни высокие крутые горы, ни лесистые ущелья не задерживают стремительного движения наших войск, бежал в Юхари-Баш – «место, укрепленное самой натурою и населенное народом воинственным, составлявшим всегда лучшие кубинские войска и весьма преданным Ших-Али». Но Лисаневич смело двинулся к Юхари-Баш и устрашенный Ших-Али, «не надеясь на сие почти неприступное место», покинул его еще до подхода наших войск, переправился через реку Самур и бежал в Табарасань, к зятю своему Абдулла-беку, где и укрепился у деревни Эрси (в 30 верстах к западу от Дербента).

Вся Кубинская область была очищена от мятежников. Но Лисаневич не мог довольствоваться этим. Он желал наказать мятежников в самом их гнезде. Молодой, только что произведенный за Ахалкалаки генерал-майор (известие о состоявшемся производстве полковника Лисаневича в генерал-майоры получилось во время его действий в Кубе против скопищ Ших-Али-хана) помнил тот кровавый день, когда еще сержантом он отчаянно бился за честь русского оружия с теми же самыми дагестанцами мятежного Ших-Али-хана. Лисаневич решил пройти с огнем и мечом в самое сердце Табарасани.

Освободив Кубинскую крепость и дойдя до деревни Зиахура на реке Самур, верстах в 12 ниже Алпан, где в 1796 году погиб егерский батальон Бакунина, Лисаневич дал здесь войскам кратковременный отдых, снабдил отряд десятидневным запасом сухарей и 22 октября двинулся в Табарасань. Через три дня, 25 октября он подошел к деревне Эрси и, зная, что это последнее для Ших-Али убежище, с потерей которого ему останется бежать только через снеговой хребет во внутренние области Дагестана, решил немедленно атаковать противника, невзирая даже на силу занимаемой им позиции. С этой целью Лисаневич разделил свой отряд на четыре колонны и, двинув их одновременно на фронт и в обход обоих флангов неприятельской позиции, выбил мятежников и заставил их искать спасения в беспорядочном бегстве. Сам Ших-Али, покинутый своими приверженцами, едва успел бежать во внутренний Дагестан, куда преследовать его через покрытые уже снегом горы не было никакой возможности. Приведя в порядок Табарасанскую область, примерно наказав бунтовщиков и взяв от населения аманатов, Лисаневич возвратился в Кубу, «где вся сия провинция преклонила свою повинную голову». Кубинская экспедиция была окончена, как доносил Тормасов, «с полным успехом через быстроту, решимость и благоразумные распоряжения генерал-майора Лисаневича».

Оставалось еще устроить внутреннее управление области с тем, чтобы устранить навсегда возможность возникновения волнений, подобных только что подавленному. Намерение главнокомандующего назначить кубинским ханом Джегангир-хана шагагского не встретило сочувствия со стороны генерал-майора Лисаневича. «Управление кубинским народом Джегангир-хана, – доносил он Тормасову, – не нашел я прочным потому, что беки и простой народ, из коих большая часть сунниты, а хан – шиит, не хотят его иметь, сколько не наклонял я их к тому, и хан никогда не может по причине той привязать к себе народ или хоть часть из главнейших беков и выиграть их доверие. Поставив же хана против желания народного, можно ожидать, что жители, не имея привязанности к нему от разности сект в религии, будут бегать в разные места или взбунтуются когда-нибудь против него, а с ним и против нас; тогда также надобно будет употребить знатную часть войска».

Кроме того, Лисаневич полагал, что «народ некоторым образом привык уже к управлению российскими чиновниками и находит в последнем более себя обеспеченным во всех частях, ибо при управлении ханском, кроме податей, казне принадлежащих, народ должен содержать и хана со всем штатом его, а сие поселянам большую произведет тягость».

Главнокомандующий согласился с доводами Лисаневича и для управления Кубинской области учрежден был «диван» из трех беков под председательством русского чиновника. Порядок водворен был окончательно, и происки персидского правительства обрушились, таким образом, несчастьем на голову лишь легкомысленных приверженцев его, прельщенных щедрыми посулами персидских эмиссаров. Но, к сожалению, не одна только Куба вовлечена была в водоворот этой политической авантюры. Подобная же участь постигла и другую часть наших владений – Южную Осетию, на восстание которой в тылу наших войск персидское правительство, видимо, возлагало большие надежды.

Продолжение следует.