9 февраля, 2014

Большая Кавказская война (33)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

В центральной части Главного Кавказского хребта по обоим его склонам, в ущельях Арагвы, Ксанки, Лиахвы, верховий Терека и Ардона с незапамятных времен ютились полудикие племена горских хищников, называвшихся общим именем – осетины. Угрюма и неприветлива эта страна: суровый климат, дикие скалы, мрачные ущелья, то заросшие девственными лесами, то загроможденные камнями ледниковых морен. Здесь в соседстве вечного царства снегов холод и вьюги составляют обычное явление, и большую часть года доступ сюда или совсем невозможен, или сопряжен с крайними затруднениями.

Суровая природа наложила свою печать и на условия жизни осетинского народа. В этой стране, где господствовало исключительно право сильного, по вершинам скал, как орлиные гнезда, лепились высокие башни, за крепкими стенами которых укрывались хищнические семьи – целые фамилии, угнетавшие своих и наводившие страх на соседей.

Фото: Сергей Корец

Некогда все осетинские племена были свободны, но ко времени описываемых событий независимость сохранили лишь так называемые нарские осетины, жившие в верховьях Ардона по реке Наре. Огражденные с одной стороны заоблачной стеной снеговых громад Главного хребта, а с другой – непролазной чащей девственных лесов черных гор, нарские осетины были недосягаемы ни с севера, ни с юга. Все остальные племена, обитавшие по линии сообщения Северного Кавказа с Грузией: гудомакарцы, мтиулинцы, дигорцы и другие, были подчинены нам попутно с движением нашим в Закавказье. Осетины же южного склона: арагвские, ксанкские и лиахвские уже с давних времен находились в подчинении Грузии и управлялись преимущественно грузинскими князьями. Последние назначались на эти должности сначала грузинским царем, но с течением времени некоторые княжеские фамилии сделали эти назначения своей наследственной привилегией, а затем, пользуясь частыми смутами, раздиравшими Грузию, окончательно закрепили за собой осетин и обратили их в своих крестьян. Так, арагвские и ксанкские осетины сделались собственностью князей Эристовых, а лиахвские – князей Мачабели. И только небольшая часть лиахвцев оставалась принадлежащей грузинскому царю.

Потеряв свободу, грузинские осетины подверглись всем тягостям крепостного права и нередко испытывали от своих грузинских помещиков такие насилия жестокости, каковые, по словам современника, никогда на Кавказе не были известны. Понятно, что некогда свободолюбивые осетины ненавидели своих угнетателей и сдерживались в повиновении лишь силой и жестокостью.

С приходом нашим в Закавказье положение грузинских осетин мало изменилось к лучшему. Принадлежавшие ранее грузинскому царю отошли в казну. А остальные по-старому закреплены были за своими помещиками – князьями Эристовыми и Мачабели. Теперь осетины считали уже нас виновниками тягостного своего положения и ненависть, которую раньше питали к грузинам, перенесли на русских. Волнения начались с самого начала открытия в Грузии нашего правительства. Осетины нападали на наши войска, прерывали сообщение с Северным Кавказом, деятельно поддерживали сношения с беглыми царевичами и «не оставляли производить бунтов, убийств и грабежей по Карталинии, так что мелкие селения принуждены были ими разойтись в разные места».

Волнения нередко вызывались и происками некоторых грузинских князей, которые, находясь в сообществе с царем Соломоном имеретинским и беглыми царевичами, возбуждали против нас осетинские племена, и без того «весьма наклонные» к мятежам. Так, весной 1809 г. происками князя Михаила Эристова было произведено волнение ксанкских осетин. Возмутительные письма царевича Александра обращались среди куртагинцев, тагаурцев и многих других племен обоих склонов Главного хребта. Ни меры строгости, выражавшиеся в посылке карательных экспедиций и казни вожаков, предававшихся «поноснейшей смерти» через повешение, ни меры кротости и всепрощения не приводили к желаемым результатам. Осетия оставалась страной, особенно отзывчивой к проискам многочисленных недоброжелателей наших и причиняла всегдашние беспокойства соседним областям Грузии.

Этим-то настроением осетинских племен и решило воспользоваться персидское правительство с тем, чтобы подняв восстание по линии сообщения наших войск, отвлечь возможно большее число последних от грани Персии. С этой целью в середине 1810 г. Тегеранский двор отправил в Осетию грузинского царевича Левана «для подстрекания сего народа к бунту».

За шесть лет перед этим в темную июльскую ночь 1804 г. на берегу реки Куры, у карталинского селения Шагорбели, верстах в 40 от имеретинской границы расположился бивак мятежных грузинских царевичей Юлона и Парнаоза, пробиравшихся тайком из Имеретии к Лиахве в намерении принять личное руководство над восставшими тогда против нас племенами Осетии и понудить грузинских князей «вспомнить старое время и постоять за Багратидов». Уведомленный об этом командир егерской роты, стоявшей в Цхинвале, штабс-капитан Новицкий в одну ночь сделал сорокаверстный переход и перед самой зарей неожиданно нагрянул на бивак мятежных царевичей. Один из них, Парнаоз, успел все-таки скрыться в лесу. Другой же, Юлон, едва не погиб под штыками егерей и был спасен лично штабс-капитаном Новицким.

Взятый в плен Юлон был отправлен затем в Россию и поселился в Москве. Сын же его, Леван, пристал к дяде своему, царевичу Александру, бежал с ним в Персию и верный унаследованной от отца ненависти к нам, русским, сделался одним из наиболее деятельных агентов персидского правительства. Вот этому-то девятнадцатилетнему грузинскому царевичу и поручено было теперь взволновать осетин и ворваться с ними в Карталинию одновременно с тем, как туда же вторгнуться Гуссейн-Кули-хан с турками из Ахалцыха, а Соломон – из Имеретии. Аббас-Мирза намеревался в это время пройти в Грузию через Карабаг от Нахичевани. А Али-Шах-заде – через Памбак и Шурагель от Эривани.

Пробравшись через Ахалцых, Имеретию и Рачу в лиахвское ущелье, Леван 26 июля 1810 г. прибыл в селение Кехви и отсюда обратился к грузинским князьям с воззванием, приглашая их присоединиться в нему. «Если вы, – писал он, – не забыли милостей и заслуг наследственного вашего господина, то тотчас имеет прибыть сюда. Такого случая и времени вы не отыщите: с нижней стороны прибыл шах с большим войском, а царевич Александр или сегодня, или завтра прибудет с 12 тысячами человек. Имеретия же так восстала, что где ни встретится с русскими, истребляла и разбивала их. Горцы также восстали. Поэтому с получением сего письма не замедлите прибытием вашим».

В Осетии Леван нашел благодарную почву для своих замыслов. Легковерные, дикие, любящие до страсти всякую перемену, осетины охотно приняли мятежного царевича, дали ему убежище и начали в помощь ему составлять скопища.

Фото: Сергей Корец

Получив известие о появлении Левана среди осетин, правитель Грузии генерал-майор Ахвердов, находившийся в это время в Карталинии, поспешил в пограничное с Осетией селение Цхинвал успокоить жителей, «сим случаем крайне встревоженных». Здесь он принял меры к тому, чтобы воспрепятствовать распространению мятежа среди осетинских племен. Между прочим он разослал приказание «ловить всюду посланцев Левановых», вызвал 200 вооруженных мтиулинцев и гудокамарцев, «для разорения осетинских селений, предавшихся Левану, и имел в виду с этой же целью послать в Осетию и партии грузин «с пехотным прикрытием и орудием».

Тормасов, весьма «одобряя и похваляя» эти меры, советовал не иметь никакой пощады к бунтовщикам. Но в то же время, надеясь еще образумить Левана мерами кротости, предписал послать к последнему для усовещевания протоиерея Картвелова как бывшего воспитателя царевича.

Предлогом к этому посольству должна была послужить просьба, с которой обратился к государю императору находившийся в России отец Левана – царевич Юлон. Последний, познав наконец все безрассудство интриг и домогательств проживавших в Персии беглых грузинских царевичей, просил, «чтобы сын его Леван, находящийся ныне близ Грузии, в пределах Атабагских, выслан был в Россию и чтобы для сего послать к нему высочайший рескрипт с обнадеживанием, что он по прибытии в Россию принят будет в покровительство русского правительства».

При этом Юлон просил, чтобы как рескрипт, так и собственноручное письмо его были посланы «с нарочным верным человеком, который отыскал бы Левана тайным образом, иначе он не будет выпущен из Персии и подвергнется опасностям». Но в то время, когда эта отеческая просьба царевича Юлона, встретившая сочувствие со стороны государя императора, была переслана Тормасову, Леван был уже не в «Атабагских пределах близ Грузии», а «буйствовал» внутри ее, волнуя против нас осетинские племена. Тем не менее Тормасов поручил Картвелову заверить Левана, что если он добровольно явится с повинной, «то будет весьма щедро награжден». «Я, – обещал Тормасов, – употреблю в пользу его усердное перед государем ходатайство».

Но миссия протоиерея Картвелова не принесла желаемых результатов. «Жар в расслабленной голове Левана сделался так силен, что он пренебрег единоверием с нами и даже обязанностями сыновними» и отвечал Картвелову, что после того как его отец, мать и родственники признали над собой русского императора, он «единожды навсегда отказался от них» и никогда не будет искать милостей русского правительства.

Тормасов увидел, что меры кротости едва ли образумят Левана и что он окончательно «прилепился к персиянам». «Итак, – писал он по этому поводу Ахвердову, – оставьте всякое с Леваном сношение и не уговаривайте его более, потому что он недостоин обещанного ему милосердного благопопечения о нем его величества. Оставьте его на произвол собственной его несчастной участи и, не давая такой слабой, лихорадочной голове чувствовать, что мы интересуемся им, постарайтесь довести его до такого состояния, чтобы он свою голову или сам с повинной ко мне принес, или вовсе лишился оной. На это же можно сыскать способы и есть у вас деньги. Предваряю вас, что против изменников всемилостивейшему государю императору не должно быть никакой пощады и снисхождения».

Однако успехи Левана приняли такие размеры, что не интересоваться им было уже нельзя. Мятеж все более и более распространялся в Осетии. Число сторонников Левана увеличилось настолько, что не оставалось никакой надежды покончить с ним путем подкупа какого-нибудь «решительного человека». Даже карталинские князья и дворяне, которым предъявлялось требование выставить вооруженных людей для содействия нам в подавлении начинающегося мятежа, уклонялись от этого под разными предлогами. Наиболее влиятельные в Осетии князья Мачабели были все, кроме одного лишь семейства, на стороне Левана.

Пользуясь многочисленностью своих сторонников, Леван начал производить набеги на карталинские селения, разорял их и отгонял скот. В конце июля 1810 г. он решил произвести нападение на селение Цхинвал, в котором находилась рота егерей с одним орудием и 250 человек грузинской милиции. Четверо суток двухтысячная толпа мятежников силилась овладеть селением, врывалась даже в его сады, но всегда была отражаема с большим уроном немногочисленным гарнизоном нашим и жителями Цхинвала.

Убедившись в безуспешности мер кротости и предвидя возможность вторжения мятежников в Карталинию, Тормасов, «дабы остановить беспутство Левана», послал из Тифлиса на усиление цхинвальского гарнизона роту Кабардинского и роту 15-го егерского полков с двумя орудиями.

«Нужно окончить, – писал он Ахвердову, – те снисходительные меры, кои доселе были употребляемы против здешних обывателей. Восьмилетние опыты кротости только их разбаловали и доказали, что для азиатов так же, как и для горячей лошади, лучшее средство есть мундштук – он делает их послушными и кроткими. Вот доказательство, как они нас обманывают, считая, что могут выплакать и выпросить себе прощение, в чем бы они ни были виноваты. Эти осетины, которые клялись вам быть ревностными исполнителями вашего приказания и непременно поймать Левана, сами теперь сделались главными мятежниками. Это не раз уже случалось со многими здесь начальниками. Итак, сила и страх, страх и сила при справедливости одни только могут здесь действовать успешно. А милосердия здешний народ не чувствует и не понимает».

Главнокомандующий рекомендовал вешать изменников, разорять селения бунтовщиков и явно доказывал на деле, «что никто не избегнет праведного наказания за измену и что пристрастия у нас никакого не будет».

Усиление цхинвальского гарнизона двумя ротами дало возможность генерал-майору Ахвердову перейти к более решительным действиям против скопищ Левана. С этой целью был составлен отряд из двух рот при двух орудиях и милиционной конницы под общим начальством капитана Вронского. Последнему было предписано «стремительно ударить на мятежные толпы», стоявшие невдалеке от Цхинвала. Предприятие это было исполнено с решительным успехом. Разбитый Леван бежал в глубь лиахвского ущелья, а скопища его, потеряв 80 человек убитыми, рассеялись и «были преследуемы в самые их убежища». Все селения, участвовавшие в бунте, были сожжены «в наказание и страх другим». Главнейшие бунтовщики из фамилии князей Мачабели, принимавшие у себя Левана, поддерживавшие и снабжавшие его всем необходимым, были схвачены, посажены в крепость и преданы суду, а имения их отобраны в казну.

Устрашенные жестокой расправой, осетины «приостановили дерзость и вредные покушения» и сами начали засылать к генерал-майору Ахвердову с предложением выдать Левана, если взамен получат совершенное прощение за прошлое. Ахвердов обещал не только прощение, но и награду тем, кто доставит Левана, и считая лиахвское ущелье окончательно успокоенным, отозвал войска обратно в Цхинвал. Но тут оказалось, что «сие со стороны вероломных осетин был один обман». Мятеж затаился, но не прекратился.

Отброшенный от Цхинвала, Леван отошел в глубь лиахвского ущелья и поселился в небольшом замке Схлеби, принадлежавшем князьям Мачабели. Отсюда он продолжал волновать осетин, соблазняя их щедрыми посулами персидского правительства и разглашая о том, что царевич Александр с 20 тысячами персидских и турецких войск вступил уже в Карталинию. Многочисленные агенты самого Александра рассеивали по всей Грузии воззвания и фирманы, приглашавшие князей и народ единодушно восстать против нас. Правда, большинство грузинских князей оставались совершенно равнодушными к этим воззваниям и даже перехватывали и представляли по начальству проносителей их.

Столь же недоверчиво относились к ним пока и более знакомые с нами осетинские племена: куртатинцы, тагаурцы, мтиулинцы и даже обитатели Ксанки и Арагвы. Но легковерные обитатели лиахвских ущелий снова пришли в сильное волнение, попрятали семейства и имущества в крепкие, «природою огражденные» места и, собравшись в более или менее значительные партии, начали производить набеги на соседние карталинские селения. Для ограждения последних Тормасов командировал роту егерей, два эскадрона нижегородских драгун и 60 казаков с двумя орудиями под общим начальством полковника Сталя, которому поручено было принять начальство и над всеми войсками, находившимися в Карталинии.

Однако увеличение числа наших войск у границ Осетии, обеспечивая безопасность карталинских селений, нисколько не содействовало подавлению волнений, происходивших в самой Осетии, где беспрепятственно продолжалась агитаторская деятельность Левана и агентов царевича Александра. Необходимо было гасить разгоравшееся пламя мятежа в самом очаге его. С этой целью Тормасов предписал правителю Грузии послать «роту или две во внутрь мятежных осетин и, не щадя противящихся, выгнать из того гнезда мальчишку Левана, который доколе будет находиться между осетинами, до тех пор они не будут спокойны».

Но генерал-майор Ахвердов не находил удобным посылать экспедицию в летнее время, когда «в горах, покрытых лесом, невозможно ничего сделать, ибо как Леван, так и сообщники его – осетины на всякой горе и в ущельях будут находить безопасное укрывательство и, делая в проходах засады, могут наносить нашим войскам вред».

Поэтому Ахвердов полагал выждать, пока лист спадет с деревьев, и затем уже ввести наши войска сразу в два или три ущелья с тем, чтобы этим одновременно с разных сторон движением развлечь силы мятежников и удобнее наказать их. Но дабы таким способом выжить Левана из Осетии еще до осени, Ахвердов предлагал послать к нему губернского секретаря Давида Абазадзе, незадолго перед тем прибывшего в Тифлис из Москвы, где он находился при царевиче Юлоне. Абазадзе, лично знакомый с Леваном, мог рассказать последнему о жизни и желаниях его отца и уговорить юного авантюриста оставить свои безумные происки.

Тормасов отнесся к этому проекту весьма сочувственно и, занятый более важной борьбой с «соединенными неприятелями» – турками и персиянами, предоставлял Ахвердову полную свободу в выборе средств и способов для удаления Левана из Осетии и успокоения этой страны. Но опасаясь, что Давида Абазадзе постигнет такая же неудача, какую испытал и протоиерей Картвелов, Тормасов просил Ахвердова «сделать сие посольство не так, как бы оное было от правительства, а в виде собственного усердия самого Абазадзе к царевичу Левану за благодеяния, полученные им от его отца, царевича Юлона, ибо непростительно было бы со стороны правительства прибегать к уважению такому мальчику, который, не чувствуя сам себя и выгод ему предложенных, ответствовал, что он отказывается от отца и матери с тех пор, как они находятся под властью России, и никогда не будет искать покровительства сей державы».

Опасения Тормасова вполне оправдались, и Леван – «сей мальчик, закоренелый в дикости, не имея чувствований преданности ни к отечеству своему, ни даже к родителю», отвечал Абазадзе то же самое, что и Картвелову. Не подействовал на Левана и пример друга его, царевича Теймураза, добровольно явившегося из Персии. Абазадзе, посланный к Левану вторично с этим известием, и на этот раз возвратился ни с чем. Становилось очевидным, что убрать Левана из Осетии мерами кротости и убеждений не будет никакой возможности.

Оставалось последнее средство – прибегнуть к силе, тем более что волнение начинало распространяться и на племена, соседние лиахвским осетинам. Поэтому Тормасов, «дабы положить предел буйствам волнующихся осетин, наказать их строго и достать или истребить Левана», предписал генерал-майору Ахвердову в конце сентября 1810 г. послать в Осетию под начальством полковника Сталя отряд из шести рот пехоты, двух эскадронов драгун, части казаков и грузинской милиции. Отряд этот должен был «двумя колоннами по ломонасхевскому и джавскому ущельям войти вовнутрь жилищ хищных осетин и силой оружия, рассеяв мятежные их толпы, привести в должное устройство и совершенную покорность».

Разделив свой отряд на две равные части, Сталь одну из них повел под личным своим предводительством, а другую поручил Нижегородского полка майору Потлогу-второму. Ломонасхевское ущелье, куда двинулась колонна Сталя, представляло собой совершенно дикую теснину, пробираться по которой можно было только по узким головоломным тропинкам, то взбегавшим к снегам заоблачных высот, то спускавшимся в глубокие мрачные пропасти. Труден был этот путь, и колонна, медленно продвигаясь вперед, на рассвете 30 сентября внезапно появилась перед селениями арагвских осетин. Здесь в это время случайно находились более двух тысяч вооруженных лиахвцев, собравшихся со своими старшинами под предводительством дворянина Дурмишхана Тусишвили присягать на верность царевичу Левану.

Несмотря на неожиданность появления наших войск, последние все-таки были встречены сильным огнем мятежников. Раздумывать было некогда, и Сталь бросился на приступ. После двухчасового упорного боя осетины были выбиты со своей крепкой позиции и рассеялись по окрестным селениям, лепившимся, как орлиные гнезда, на высоких крутизнах ущелий.

Приходилось брать с бою каждое из этих хищнических убежищ. Осетины, успевшие спасти своих жен и детей в неприступные места, защищались с отчаянностью, но непреодолимой храбростью войск были отовсюду выбиваемы штыками. Несмотря на крутизну гор, на узкие тропинки, по которым приходилось под выстрелами карабкаться над глубокими пропастями, колонна Сталя неотступно преследовала мятежников из одного укрепленного селения в другое. В одном месте ущелья неприятель остановился на крутой скале, у подножия которой вилась единственная тропинка для прохода наших войск. Град пуль и камней грозил неминуемой гибелью всякому, кто отважился бы пройти по этому пути. Сталь открыл по мятежникам артиллерийский огонь и в то же время послал часть егерей, казаков и грузинской милиции в обход неприступной с фронта неприятельской позиции. Смело полезли егеря на дикие скалы, по которым доселе бродили лишь легкие серны, и устрашенные мятежники, увидев, что их обходят с той стороны, где, казалось, трудно пройти человеку, покинули свою неприступную позицию и отошли к укрепленному селению Мармазети (Малерети). Но и сюда по пятам за ними шли егеря Сталя. С 7 часов утра до 5 часов вечера продолжался этот тяжелый бой, состоявший из ряда смелых приступов на сильные позиции мятежников, и только к вечеру 30 сентября удалось окончательно сломить противника. Одна из башен отстаивалась мятежниками с таким упорством, что пришлось взорвать ее вместе с полусотней защищавших ее осетин. Здесь погиб и предводитель их Дурмишхан Тусишвили. Выбитые из всех позиций, укрепленных и природой, и заботливостью, осетины рассеялись по лесам, потеряв в этот день более 100 человек только убитыми.

Столь же успешны были действия и другой нашей колонны – майора Потлога, которой пришлось в джавском ущелье встретиться более чем с двухтысячным скопищем мятежников, находившихся здесь под личным предводительством самого Левана. Среди царства снегов и туманов, в дремучих лесах, из-за которых мрачно выглядывали на уединенных утесах закопченные башни старых разбойничьих замков, Леван решил дать отпор немногочисленной нашей колонне. Но тщетны были все его усилия. Пять раз занимал он крепкие позиции на пути Потлога и всякий раз был выбиваем штыками со значительным уроном.

Наконец общими усилиями обеих колонн Леван был загнан к самому гребню Главного хребта и, перевалив через него, бежал на ту сторону, в нарское ущелье, «куда уже преследовать его было нельзя по совершенной невозможности пройти войскам через высочайшие горы и пропасти, покрытые глубоким снегом.

«Столь быстрые и успешные действия оружия его императорского величества, – доносил Тормасов, – в местах неприступных, где должно было проходить беспрерывную цепь гор, покрытых густым лесом, а иногда идти по глубоким снегам и пропастям, до того устрашили бунтовщиков, что они, оставив все свои жилища, удалились с семействами в неприступные леса. Особливо же навело на них ужас то, что в тех лесах, где ныне действовали наши войска, никогда еще осетины не видали против себя никаких войск и уверены были твердо в невозможности, чтобы кто-либо мог туда пробиться».

Вся Осетия приведена была к глубокому подавляющему сознанию полной невозможности сопротивляться нам. Но Сталю было еще мало этого. Он хотел произвести неизгладимое впечатление от мощи русской силы и оставить во всей стране явные следы неумолимой, но справедливой руки, неизбежно карающей измену. Вековые башни, служившие оплотом феодального своеволия, начали одна за другой взлетать на воздух. Селения предавались огню и обращались в груды закопченных развалин. Мятежная страна подверглась разгрому, не оставлявшему камня на камне. Народ пришел в уныние. Опасаясь полного истребления всех своих жилищ, осетины прислали своих старшин, моля о пощаде. Сталь выбрал из них 12 почетных депутатов и отправил в Тифлис просить помилования у самого главнокомандующего. И вот в один из октябрьских дней 1810 г. тифлисские обитатели были свидетелями редкого и внушительного зрелища: 12 осетинских старшин, седых и воинственных, смиренно проходили через весь город от карталинской заставы к дому главнокомандующего с повешенными на шеях саблями – «знак величайшего унижения и покорности, почитаемый у горцев столь важным, что по их обычаям повесивший себе на шею саблю для испрошения пощады не может быть признан за воина и подвергается пренебрежению даже своего семейства».

Отправляя Сталя для подавления осетинского мятежа, Тормасов имел в виду, «разорив до основания огнем ненадежные селения», вывести их жителей на зиму в Грузию, а затем поселить на пустопорожних землях лорийской степи, «где они уже вместо частной пользы будут приносить общественную». Но видя искреннее и униженное раскаяние осетин, Тормасов «простил их священным именем государя императора» и предписал Сталю выйти из Осетии, оставив в пограничных селениях Джава и Схлеби две роты и 20 казаков, «для содержания осетин в устройстве». Но прежде чем позволить осетинам снова войти в свои жилища, Сталь привел их к присяге на верность нам и взял обязательство, что они непременно поймают и выдадут нам Левана.

«Таким образом, – доносил Тормасов, – экспедиция сия под опытным распоряжением мужественного и усердного к службе его величества полковника Сталя совершена с полным успехом: мятежники усмирены, главные бунтовщики схвачены и преданы суду, твердое спокойствие между сим народом восстановлено и Леван прогнан за горы, откуда не может уже быть вреден, и которого, я надеюсь, по взятым мной мерам достать в руки через самих нарских осетин».

Однако «достать» Левана было не так легко, как это предполагал Тормасов. Скрывшись к нарским осетинам, в глубине засыпанных в это время года снегом трущоб Главного хребта Леван был недосягаем для нас.

Надеясь, что испытанные неудачи и тяжелые условия жизни зимой среди бедного племени нарских осетин заставят Левана образумиться, Тормасов поручил начальнику Кавказской линии генерал-майору Дельпоццо послать к царевичу письмо с предложением добровольно явиться к нам и с обещанием, «что не будет ему причинено никакого прискорбия, а наоборот, оказана будет высочайшая милость». Письмо послано было с нарочным через курталинского старшину Папила Чаликова. Но Леван лаконично отвечал последнему: «Да будет стыдно и тебе, и тому, кто писал это письмо». Тормасов обратился даже к проживавшему в Москве отцу Левана, царевичу Юлону, прося его написать сыну увещевательное письмо.

«Может быть, – писал главнокомандующий, – чувство сыновней к вам приверженности, глас природы и собственная его совесть, подействовав над ним, обратят его к благоразумию и раскаянию». Но Леван вовсе не был склонен добровольно отказываться от взятой им на себя роли и стойко переносил лишения скитальческой жизни среди нищенского населения нарских ущелий. Полковник Казбек, узнав, что Леван «содержит пост пищей на одном ячменном хлебе», послал ему «под видом гостинца» несколько рыб, рассчитывая этим «обольстить» царевича к выезду в трусовское ущелье и там схватить его. Но Леван «по вероломству своему против России с презрением бросил этих рыб собакам». На переданное же ему письмо царевича Юлона отвечал, «что если бы он любил своего отца и мать, то не пошел бы в Осетию и давно мог бы соединиться с ними».

Столь же безуспешными оказались попытки Тормасова выманить Левана при содействии некоторых князей, считавшихся преданными нам. Из них наиболее влиятельный в Имеретии князь Зураб Церетели, управлявший соседней с нарскими осетинами Рачинской областью и продолжавший по-старому, как и во времена Соломона, вести с нами двойную игру, видимо, уклонялся от содействия в поимке Левана. Сначала он ответил, что «человеку его с письмом нельзя было пройти к Левану потому, что осетины узнали о предпринимаемых с нашей стороны мерах». А затем сообщил, что хотя посланец его и пробрался к Левану, но последний дал такой ответ, по которому «он, князь Церетели, не надеется более его к нам вызвать». Князья Эристовы, Антон и Шанше, обещали нам изловить Левана, но старания их не приводили к желаемым результатам, несмотря даже на то, что Тормасов предписал шефу Кавказского гренадерского полка полковнику Котляревскому «иметь в готовности батальон» для содействия князю Шанше Эристову. Весной 1811 г. прибыл в Тифлис из России поручик князь Еремей Багратион. Находясь в родстве с Леваном и видевшись проездом через Москву с отцом его, царевичем Юлоном, князь Багратион вызвался проехать в нарские ущелья с тем, чтобы уговорить Левана добровольно покориться нам. Но и эта попытка кончилась полной неудачей. Князь Багратион «не только не успел в своем намерении, но и впал в беду. Беспутный Леван, сочтя его подосланным со стороны нашего правительства, дабы его умертвить, ограбил и закованного в железо послал продать в Кабарду». По дороге князь Багратион был куплен осетинами и затем обменен нами на одного из содержащихся в Горийской крепости вожаков осетинского мятежа.

Видя, что склонить Левана на добровольную сдачу нам нет никакой надежды, Тормасов попытался достать его при помощи того населения, среди которого он укрывался. С этой целью главнокомандующий предписал заарестовать на моздокском базаре нескольких нарских осетин и одного из них послать обратно в горы с требованием выдать Левана, «без чего все арестованные будут сосланы в Сибирь». Мера эта, как стеснявшая торговые сношения нарских осетин с линией, несколько затруднила положение Левана. Поддерживаемый еще некоторыми карталинскими князьями и дворянами, которые, «имея тайные с ним сношения, посылали ему платья и другие вещи и распускали разные изменнические разглашения между нарскими осетинами», Леван все еще не терял надежды снова поднять восстание. В этих видах с наступлением лета 1811 г. он пробрался в селение Зака, намереваясь возмутить арагвских и ксанкских осетин. Но последние, «не имея от Левана к пропитанию себя хлеба и денег и опасаясь российского войска, на сии злые предприятия не согласились».

Потерпев неудачу, Леван возвратился обратно к нарским осетинам, но здесь не нашел уже прежней единодушной преданности к себе. Некоторые старшины выражали готовность выдать его нам за вознаграждение. Для ведения переговоров по этому поводу послан был в Осетию подполковник Априам Ениколопов. Ему предписано было договориться о плане выдачи нам Левана и о вознаграждении за это. «Старайтесь всемерно, – писал Тормасов, – согласить на 1000 рублей и разве увидите совершенную их неуступчивость, то тогда только обещайте им награждение 2000 рублей и лишь в том случае, когда они сами схватят Левана и представят его в сел. Схлеби. А если только они его подведут для исполнения сего намерения и нужно еще будет употребить силу российских войск, в таком роде награда сия будет для них слишком велика и не заслужена».

Одновременно с этим Ениколопову поручалось склонить нарских осетин войти к нам в подданство. Но и эта попытка окончилась неудачей. Правда, один из старшин подвел было Левана к нашей команде, но царевич каким-то непонятным образом успел скрыться, тогда как решительно все находившиеся с ним люди и лошади были схвачены.

Видя, что дальнейшее пребывание в Осетии становится небезопасным, Леван решил пробраться в Ахалцых, куда его приглашали Шериф-паша и царевич Александр еще зимой 1810 г. Узнав о намерении Левана, Тормасов предписал Симоновичу перехватить его в Раче. Однако благодаря интригам князя Зураба Церетели Левану удалось благополучно пробраться через Имеретию. Но в дальнейшем пути в Ахалцых Леван, сопровождаемый лишь тремя осетинами, осенью 1811 г. случайно встретился в хеобе (постоялый двор) у Гогиас-цихе с шайкой лезгин и в частной ссоре с ними был заколот кинжалом. Только одна голова да окровавленное платье царевича попали в Ахалцых к Шериф-паше. Осетия окончательно избавилась от своего смутителя и покорно подчинилась нашей власти.

Продолжение следует.