15 апреля, 2014

Большая Кавказская война (34)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Прекращение военных действий с персиянами, потерпевшими к концу 1810 года ряд неудач как на карабахском, так и на памбакском театрах, окончательное к этому же времени умиротворение Имеретии и подавление восстаний в Кубе и Осетии дали наконец генералу Тормасову возможность обратить серьезное внимание на Ахалцыхский пашалык, который оказывал слишком вредное влияние на прочность положения нашего в западных областях Закавказья.

Фото: Сергей Корец

Составляя древнее достояние Грузии, отторгнутое от нее политическими бурями XV века, Ахалцыхская область была населена в основном природными грузинами, из которых одна часть с течением времени перешла в магометанство, а другая – по-прежнему исповедовала христианство. Положение этой страны на рубеже владений Турции, Персии и Грузии по соседству с вновь приобретенными нами областями западного Закавказья – Гурией, Мингрелией и Имеретией обращало ее в очаг политических интриг, направленных вообще против распространения нашего владычества на Кавказе. Свойства страны – сильно пересеченной, гористой, покрытой дремучими лесами – в связи со слабостью здесь турецкой власти обращали ее в надежное убежище не только для отдельных беглецов из Грузии, но и целых толп осетин, лезгин и других горских народов, производивших отсюда набеги на соседние долины Карталинии. Здесь же, в Ахалцыхском пашалыке, нашли себе пристанище бывший имеретинский царь Соломон и грузинский царевич Александр, из которых первый продолжал сеять смуты в Имеретии, а второй энергично интриговал против нас среди турок, персиян, гоцев и даже в самой Карталинии, добиваясь некогда принадлежавшего ему царства грузинского. Оба этих претендента пользовались деятельной поддержкой самого ахалцыхского паши Селима.

Последний родился в местечке Ачарах и происходил из грузинской дворянской фамилии Химшиевых. В малолетстве он был взят турками в плен, обращен ими в магометанство и воспитан в таком фанатизме, что не только забыл Грузию – отечество своих предков, но даже без смущения подымал на нее руку. По природе пронырливый, Селим пользовался милостями влиятельных турок и где вероломством, а где и предательскими убийствами тех, кто ему благодетельствовал, прокладывал себе дорогу к власти. Наконец он втерся в особенное доверие к наследственному владетелю Ахалцыха – Шериф-паше и отблагодарил его за милости тем, что при помощи возмущенного народа и наемных лезгин изгнал его из пашалыка и завладел последним сам со званием паши. Переворот этот произошел в 1801 году. Сделавшись властителем Ахалцыха, Селим-паша не пожелал признавать над собой власть Порты и решительно отказывался подчиняться сераскиру эрзерумскому, который обыкновенно назначался Портой главным начальником над всей Анатолией и в особенности над пограничными пашалыками: Эрзерумским, Баязетским, Карсским и Ахалцыхским. Самовластие Селим-паши было настолько велико, что он, например, не признавал перемирия, заключенного в 1807 году графом Гудовичем с сераскиром Юсуф-пашой, а затем, невзирая на продолжавшуюся нашу войну с Турцией, «сам собой, без ведома султана», предлагал Тормасову заключить «мир и дружбу» с одним только Ахалцыхским пашалыком. Но предложение это было отвергнуто главнокомандующим потому, что никогда не могло быть прочно по многократным уже опытам, и сколько бы ахалцыхский паша ни старался соблюсти дружбу и доброе соседство, но когда будет иметь у себя наемное лезгинское войско, то «никакое средство от грабежей их не удержит, ибо это врожденная их страсть и без сего позволения иметь их невозможно».

К перевороту, совершившемуся в Ахалцыхе, равно как и к самовластным стремлениям нового паши его – Селима, Порта относилась безучастно по той причине, что она вообще мало обращала внимания на свои пограничные с Кавказом области и утверждала здесь обыкновенно того из пашей, кто «сделавшись сильнее и имея вострее саблю, свергнет своего соперника. А сии развраты и беспорядки, писал Тормасов графу Румянцеву, при всех осторожностях, всегда дорого стоят Грузии, потому что паши при неповиновении власти или, лучше сказать, при безначалии своем имеют один пункт, то есть Грузию, чтобы обратиться к грабежам и хищничествам». Таким же точно образом сказывалось на наших пограничных областях и самовластие Селима.

Фото: Сергей Корец

Опыт десятилетнего пребывания нашего в Закавказье показал, что «доколе Ахалцыхский пашалык, наиважнейший для спокойствия Грузии по своей смежности и самому местоположению, не будет присоединен к ней в совершенное подданство его императорского величества, дотоле правый наш фланг в здешнем крае будет всегда чувствовать беспокойство от сего гнезда воров и разбойников со всеми укромными местами, служащими хищным лезгинам всегдашним и верным убежищем, из коего они могут нечаянные делать набеги на Грузию и разорять пограничные места». Овладеть Ахалцыхом, помимо указанных причин, было, по мнению Тормасова, необходимо еще и потому, что «и Персии, которая всякий раз при начатии военных действий прежде всего ищет возбудить против России ахалцыхского пашу, чтобы поставить неприятеля в тыл нашим войскам и прерывать коммуникацию, пресекутся пути делать эту диверсию и возбуждать против нас горские народы». Однако война с персиянами в 1809 году и начавшиеся вслед затем волнения в Имеретии при общей недостаточности наших войск в Закавказье не давали Тормасову возможности покончить с Ахалцыхом вооруженной рукой. Приходилось по необходимости прибегнуть к попыткам овладеть им мирным путем.

С этой целью весной 1809 года были начаты переговоры одновременно с Селимом и Шерифом в надежде склонить кого-либо из них на вступление в наше подданство. Однако все эти «негоциации» Тормасова не привели к желаемым результатам и переговоры как совершенно безнадежные были вскоре прерваны.

Однако к концу года в самом Ахалцыхском пашалыке произошли события, вынудившие нас снова войти в сношения с враждовавшими пашами. Потеряв наследственное свое владение – Ахалцых, Шериф-паша добился у Порты звания трапезундского сераскира и вскоре пошел на выручку владетеля крепости Поти Кучук-бея, осажденного князем Орбелиани. Шериф-паша, боясь возвратиться в Трапезунд, удалился с отрядом в несколько сот человек в местечко Ливан, лежавшее на границе Ахалцыхского пашалыка с Гурией. Отсюда он при содействии своего племянника Сули-бея, стоявшего в Ахалцыхе во главе партии недовольных Селим-пашой, изгнал последнего и снова овладел пашалыком. Селим бежал на свою родину, в местечко Ачары, сильно укрепился здесь и, «видя свой упадок», обратился через супругу владетельного князя Гурии – Марину за помощью к России. В то же время и Шериф-паша, не считая свое положение в Ахалцыхе достаточно прочным и опасаясь, что сопернику его Селиму удастся заручиться нашей помощью, прислал к Тормасову посланца «с объявлением своей дружбы и желания жить в добром соседстве и мире с Грузией».

Главнокомандующий считал особенно удобным воспользоваться смутой, возникшей в Ахалцыхском пашалыке, для овладения последним. Но позднее время года и глубокий снег в горах, через которые проходили дороги в Ахалцых, вынуждали пока отказаться от похода туда, тем более что главнокомандующий не имел разрешения переходить границ владений наших в Закавказье. Рассчитывая к весне 1810 года заключить перемирие с Персией и благодаря этому иметь развязанные руки для действий против Ахалцыха, Тормасов заблаговременно испрашивал высочайшего разрешения действовать наступательно на Ахалцыхский пашалык, «когда только представится удобный случай к овладению оным». В ожидании же как этого разрешения, так и более удобного времени года, Тормасов не отвергнул предложений ни Селима, ни Шерифа и решил в переговорах с ними протянуть время до весны.

Между тем с наступлением весны 1810 года в самом Ахалцыхском пашалыке снова началась борьба двух претендентов. Селим-паша, собрав около семи тысяч бойцов, пошел с ними на Ахалцых, но в четырех верстах от последнего, у местечка Суфлис был разбит Шериф-пашой и бежал обратно в Ачары.

Получив сведения о событиях в Ахалцыхе, Тормасов признал нужным иметь на границах этого пашалыка сильный отряд войск. С этой целью он предписал генерал-майору князю Дмитрию Орбелиани расположить в боржомском ущелье отряд из двух батальонов Кабардинского мушкетерского полка, батальона 9-го егерского полка, четырех орудий и Донского казачьего полка. Для поддержки этих войск были выдвинуты к селению Думанисы два батальона 15-го егерского полка с грузинской милицией под командой полковника Печерского. Начальнику отряда, посылавшегося в боржомское ущелье, генерал-майору князю Орбелиани поручалось зорко следить за всем происходящем в Ахалцыхском пашалыке и в то же время «открыть сношения с тем или другим из враждующих пашей, который по обстоятельствам более наклонен был вступить в подданство всемилостивейшему нашему государю императору и при первой возможности ввести войска в ахалцыхскую провинцию для поддержания того из пашей, который согласился на наши предложения».

Фото: Сергей Корец

Таким образом, к весне 1810 года наши войска стояли уже у границ Ахалцыхского пашалыка, готовые вторгнуться туда по первому приказанию: Симонович – со стороны Имеретии, через Зекарский перевал, Орбелиани – боржомским ущельем и Печерский – со стороны Думанис, через Триалетию. Сам главнокомандующий, получивший наконец высочайшее разрешение «действовать при удобном случае наступательно на Ахалцыхский пашалык», выжидал только этого удобного случая, рассчитывая со дня на день на заключение перемирия с Персией и на окончательное улаживание имеретинских дел с тем, чтобы не иметь уже «развлечения нашим силам».

Казалось, что близится время к скорому и благополучному окончанию того и другого. В начале мая 1810 года имеретинский царь Соломон находился уже пленником в Тифлисе, а главнокомандующий сам выехал на персидскую границу для личного ведения переговоров с каймакамом мирзой Безюрком о перемирии с Персией. Но неожиданное бегство Соломона из Тифлиса и «вес золота английского и турецкого дворов», перетянувшего ценность мирных предложений, делавшихся нами персидскому правительству, совершенно изменили положение наше на границах Ахалцыхского пашалыка. Войска Симоновича вынуждены были напрячь усилия к подавлению мятежа, охватившего Имеретию. Туда вскоре был послан и генерал-майор князь Орбелиани с кабардинским и егерскими батальонами, а сам Тормасов с остальными силами, которыми располагали мы еще в Закавказье, должен был прикрывать персидскую границу, откуда нам снова угрожал наиболее важный противник.

Хотя эти обстоятельства и создали главнокомандующему «большую помеху» в предложенном им «завоевании Ахалцыха» в течение летних месяцев 1810 года, тем не менее он не терял надежды привести свое намерение в исполнение все-таки в том же году, хотя бы даже к осени.

Между тем Шериф-паша, склоняясь на убеждения находившихся в Ахалцыхе имеретинского царя Соломона и грузинского царевича Александра, вошел в переговоры с Персией и присоединился к той обширной комбинации, которую замышляло против нас персидское правительство перед войной 1810 года. Но предполагавшийся союз Персии с Турцией для совместных действий против нас со стороны Ахалцыха кончился, как известно, разгромом под Ахалкалакамип персидского отряда Гусейн-Кули-хана, пришедшего сюда из Эривани с войсками Шериф-паши. Возникшим вследствие этого разладом между турками и персиянами Тормасов и решил воспользоваться для вторжения в Ахалцыхский пашалык тотчас после того, как закончились осенью 1810 года военные действия с Персией и подавлены были волнения в Имеретии, Кубе и Осетии. Главнокомандующий особенно торопился с походом в Ахалцых также и ввиду того, что успехи нашей молдавской армии во второй половине 1810 года давали основания рассчитывать на скорое заключение мира с Портой Оттоманской. А раз это случилось бы, то Ахалцыхский пашалык как не занятый нами силой оружия, вероятно, остался бы во владении Турции и «беспокойства», причиняемые им Грузии, продолжались бы по-старому. Поэтому-то Тормасов, как только получил донесение Симоновича об окончательном успокоении Имеретии и о представившейся благодаря этому возможности двинуть оттуда часть наших войск в Ахалцых, так тотчас же, «не теряя ни одной минуты», занялся приведением своих намерений в исполнение.

План главнокомандующего состоял в том, чтобы, невзирая на позднее уже время года, вторгнуться в Ахалцыхский пашалык одновременно с трех сторон: Симонович – со стороны Имеретии, через Зекарский перевал, Портнягин – со стороны Памбакской области, от Цалки, мимо озера Тоапсцхури и Розен – со стороны Карталинии, через боржомское ущелье. Официальным поводом к походу в Ахалцых было выставлено то обстоятельство, что царь Соломон, «удалясь в Ахалцыхский пашалык под покровительство Шериф-паши, держится с турками, лезгинами и небольшим числом бежавших с ним имеретин в крепость Тюмрук-богази (около Абас-тумана), в 20 верстах от имеретинской границы, в намерении иметь оттуда сообщение с Имеретией и поджигать пламя бунта».

Поэтому главнокомандующий предписал Симоновичу: «Идти в границы Ахалцыхского пашалыка, к крепостце Тюмрук-богази, разбить войска, с беглым царем бывшие, и достать его самого или по крайней мере выгнать из сего убежища». Но в то же время, узнав «через шпионов», что эрзерумский сераскир собирает войска в помощь Шериф-паше и что последний сам делает большие «военные приготовления», Тормасов счел необходимым двинуть в пашалык Портнягина из Памбак и Розена из Карталинии.

«Цель моя, – объяснял он, – была та, чтобы сим движением войск с разных трех сторон, обессилив неприятеля и приведя в страх Шериф-пашу, требовать от него для спокойствия Имеретии выдачи беглого царя и, буде случится возможность, восстановить на Ахалцыхском пашалыке Селима под покровительством и в подданстве России».

Желая привлечь на нашу сторону население пашалыка, имевшее вообще мало нравственной связи со своими пашами, Тормасов поручил Симоновичу, перейдя границу, обнародовать особую прокламацию. В последней главнокомандующий объяснял, что вторжение наших войск в пределы Ахалцыха вызвано «гнусной изменой» нам Шериф-паши, нарушившего неоднократные обещания жить с нами в согласии и давшего убежище царю Соломону. Исполняя «пред Богом и людьми долг человечества», Тормасов предупреждал жителей не противиться нам под страхом навлечь на себя все ужасы войны.

«Знаю я, – говорилось в этой прокламации, – что вы, обитатели Ахалцыхского пашалыка, не участвовали в коварных деяниях Шериф-паши, и потому меч мой не обратится на вас, если вы будете спокойны, отстанете от Шериф-паши и, прибегнув к неизреченному великодушию всемилостивейшего моего государя императора, покоритесь доброю вашею волею. Тогда гробы ваших предков, мирные ваши жилища, жены, дети и имущества будут сохранены, ни одна насильственная рука до вас не коснется, и я, приняв вас под благодетельный покров всероссийского государя императора, огражу всею безопасностью и прочно устрою ваше счастье. В противном же случае знайте, что со всех сторон вступает в землю вашу многочисленная армия победоносных войск российских и несет меч и пламя для истребления непокорных. Малейшее сопротивление ваше прольет реки крови, погибель ваша и семейств ваших будет тогда неизбежна».

К походу на Ахалцых предназначались:

• отряд генерал-майора Симоновича (два батальона Кавказского гренадерского полка, батальон 15-го и рота 9-го егерских полков, три орудия, команда казаков и милиция – мингрельская, гурийская и имеретинская);
• отряд генерал-майора Портнягина (гренадерские батальоны Саратовского и Тифлисского мушкетерских полков, батальон 15-го егерского полка и татарская, казахская и шамшадильская милиция);
• отряд генерал-лейтенанта Розена, при нем находился сам главнокомандующий (два батальона Херсонского гренадерского, два батальона 9-го егерского, батальон Кавказского гренадерского и батальон Кабардинского мушкетерского полков, 400 драгун, 600 казаков, грузинская милиция, четыре батарейных орудия и две мортиры).

Движение колонн, предназначавшихся к походу в Ахалцых, главнокомандующий имел в виду рассчитать таким образом, чтобы одновременным вступлением их «с разных трех сторон развлечь неприятеля, ослабить его и привести в робость, не дав нигде сделать ему сильного стремления на один пункт».

При таком намерении особенное значение приобретали, конечно, точное назначение времени выступления каждой колонны от исходных пунктов и тщательный расчет дальнейшего движения. Симонович по этому поводу донес главнокомандующему, что он будет иметь возможность выступить из Кутаиса 1 ноября и 12-го числа того же месяца рассчитывает достичь Ахалцыха. Ввиду этого Тормасов сделал соответствующие распоряжения, чтобы и остальные две колонны подошли к Ахалцыху также не позже 12 ноября. Во исполнение этого приказания генерал-майор Портнягин выступил из Цалки 31 октября. Но в это же время от Симоновича вдруг было получено донесение, что по причине затруднений, встретившихся при организации отрядного транспорта, он «сомневается» прибыть к Ахалцыху в назначенный срок. Это неожиданное известие весьма встревожило главнокомандующего.

«Вообразите теперь, – писал он Симоновичу, – что генерал-майор Портнягин только с тремя батальонами еще вчерашнего числа выступил в поход со стороны Цалки и через три дня должен уже быть в земле неприятельской. Легко может статься, что неприятель, не видя от вас для себя диверсии, обратит на него большую часть своих сил. Тогда отряду, им руководимому, будет весьма трудно бороться с превосходнейшим числом неприятеля внутри его земель и отрезанному отовсюду. Сколь не мучительные нашел я здесь заботы по недостатку провианта и подвод, но, истощая все возможные старания, в четыре дня я совершенно победил оные и привел колонну, под личным начальством моим состоящую, в такое положение, что через три дня двинусь отсель и надеюсь непременно к 12-му числу, преодолевая все трудности, дойти до Ахалцыха. Ваше превосходительство, как человек опытный в военном искусстве знаете, какой произойти может вред от несогласованных действий по предназначенному плану и в то же время какие бывают по большей части верные успехи, если план исполняется согласно и все части одна другой соответствуют. Итак, надеюсь и прошу, следуя обыкновенной вашей ревности к службе его величества, употребить все наши усилия, чтобы ниспровергнуть всякие препятствия и непременно к определенному мною сроку, то есть к 12-му числу ноября, прибыть к Ахалцыху и соединиться со мною». При этом Симоновичу для ускорения сборов к походу предписывалось изымать подводы, «не имея излишнего уважения к земле бунтовавшей».

Понуждаемый главнокомандующим к скорейшему выступлению из Имеретии в Ахалцыхский пашалык, генерал-майор Симонович решил наконец двигаться туда налегке, без всякого обоза. Это вызывалось также и тем обстоятельством, что глубокий снег, лежавший в горах, позволял пройти Персатский хребет лишь по узкой, так называемой торговой тропе, не более одного аршина шириной. 8 ноября Симонович подошел к перевалу. Оказалось, что везти орудия далее невозможно. Пришлось разобрать их и перетащить лафеты на людях, а сами тела орудий – на особо устроенных салазках. Нелегок был этот поход. Только что закончившиеся военные действия в Имеретии привели войска Симоновича в такое состояние, что люди не имели даже порядочной одежды. А между тем приходилось переходить высокие горы среди снегов, морозов и вьюг. Едва колонна Симоновича перевалила через Персатский хребет, как при самом входе в ахалцыхские владения, у крепости Маджас-цхали встречена была сильным неприятелем: две тысячи турок и лезгин засели в узком проходе, по которому тянется здесь ахалцыхская дорога. Ущелье было преграждено четырьмя рядами засек и завалов. Но Симонович, невзирая на это, атаковал неприятеля. «Сражение было упорное, но по храбрости войск его императорского величества неприятель был выбит из всех засек, обращен в бегство и рассеян». До 150 трупов оставлены были турками на месте. Много оружия, лошадей и разных запасов досталось нашим войскам, потерявшим в этом бою 50 человек убитыми и ранеными. Поражение, нанесенное туркам у Маджас-цхали, произвело на них такое впечатление, что дальнейший путь Симоновича до самого Ахалцыха совершен был вполне беспрепятственно, и 16 ноября он подошел к крепости, опоздав таким образом против назначенного срока на четыре дня.

Но и остальные колонны двигались не более согласно. Генерал-майор Портнягин шел в Ахалцых из Памбак со стороны крепости Цалки также налегке, без обоза, по дороге, пересекающей дикие отроги Цихис-джварского хребта. Горы и здесь покрыты были уже глубоким снегом. Преодолевая трудности зимнего похода, колонна «прошла через знатную часть Ахалцыхского пашалыка» и 11 ноября подошла к переправе через реку Куру против крепости Ахалцыха. Только здесь впервые появился противник: конная партия турок около 1500 человек стояла на пути дальнейшего движения колонны Портнягина. Последний выслал против неприятеля наших кавказских и шамшадильских татар, которые смело атаковали турок, быстро опрокинули их и гнали до самых стен крепости. При этом неприятель потерял 80 человек убитыми, 26 человек пленными и одно знамя, отбитое казахским агаларом. Потери наших татар состояли из четырех убитых и 13 раненых.

Портнягин, очутившийся таким образом один против Ахалцыха, не рискнул в тот же день переправиться через реку Куру и остановился на ее правом берегу, в ожидании подхода средней колонны генерал-лейтенанта Розена, которая состояла, строго говоря, под непосредственным предводительством самого главнокомандующего – генерала Тормасова. Колонна эта имела при себе не только большой обоз, но и тяжелую артиллерию: четыре батарейных орудия и две мортиры. А между тем дорога боржомским ущельем, по которому шел Тормасов, была совершенно непригодна для передвижения по ней такого рода тяжестей. За сорок лет перед этим по этому же самому пути шел в Ахалцыхский пашалык генерал-лейтенант граф Тотлебен с грузинским царем Ираклием. Но во-первых, в его отряде не было тяжелой артиллерии, а во-вторых, до самого Ахалцыха он не дошел. Участок расчищенной им тогда дороги за истекший период снова зарос густым лесом и засыпался большими камнями, сорванными с окрестных гор снеговыми обвалами. Вследствие этого Тормасову пришлось снова расчищать боржомскую дорогу и строить мост через Куру у селения Квишхети, против Сурама, так как вьючная дорога-тропа, проходившая в Ахалцых по левому берегу Куры, была совершенно непригодна для движения отряда. Трудная работа по расчистке пути была возложена главнокомандующим на авангард, состоявший из всех казаков и двух батальонов 9-го егерского полка, под общим начальством «правившего должность» генерал-квартирмейстера и дежурного при главнокомандующем генерала генерал-лейтенанта маркиза Паулуччи. Последний выполнил возложенную на него задачу «с отличной деятельностью, превозмогая все затруднения природы». Весьма прочный мост через Куру у селения Квишхети был выстроен им всего лишь в три дня и дорога всюду была расчищена за сутки перед проходом отряда, несмотря даже на то, что во многих местах приходилось рвать порохом каменные скалы.

Выступив 4 ноября из Сурама, главные силы Тормасова 6-го числа переправились по мосту у селения Квишхети на правый берег Куры и на другой день прибыли к крепостце Садгери, из которой авангард накануне выгнал партию лезгин. Двигаясь на один переход впереди главных сил, авангард 7 ноября выбил противника из засек у деревни Барецкаро, 8-го числа с бою занял крепость Цихис-джвари, 9-го – расчищал дорогу через очень высокую и крутую снеговую гору Кодиан, «которую с крайним трудом проходить должно было и на которой сделанные засеки были обойдены авангардом и потому оставлены неприятелем». На следующий день авангард занял крепость Сахиро и 11-го числа подошел к Ацхуру, считавшемуся «ключом» Ахалцыха. Крепость эта стояла на Куре в самой узкой части боржомского ущелья и замыкала дороги, проходившие по обоим берегам реки в Ахалцых так, что «к оному городу в другом месте пройти нигде не можно, кроме как под выстрелами сей крепости». Авангард наш встречен был здесь вышедшим из крепости гарнизоном, но «искусными распоряжениями генерал-лейтенанта Паулуччи и мужеством войск неприятель при упорном сопротивлении был опрокинут и гнан на штыках под самые стены крепости, причем нашими войсками занят форштадт». Только на следующий день было открыто сообщение через «посланные патрули» между авангардом Тормасова и колонной генерал-майора Портнягина, стоявшего, как сказано выше, еще с 11 ноября на реке Куре против Ахалцыха. Главнокомандующий приказал маркизу Паулуччи немедля соединиться с Портнягиным, найти брод через реку Куру, переправиться на левый берег и там ожидать подхода главных сил.

Последние двигались за своим авангардом двумя эшелонами: первый – генерал-майора Титова – состоял их двух батальонов Херсонского гренадерского полка, а второй – генерал-майора князя Орбелиани – из батальонов Кавказского гренадерского, Кабардинского мушкетерского полков и драгун. Проходя мимо укрепления Барецкаро, главнокомандующий оставил здесь как в пункте, «уважительном по местоположению», две роты Кабардинского полка для сообщения с Карталинией. Не желая тратить времени на овладение крепостью Ацхуром, Тормасов выделил для блокады ее батальон егерей с частью грузинской милиции. Этот небольшой заслон расположился на правом берегу Куры, но так как при таком условии крепость оказывалась блокированной лишь с одной стороны, то Тормасов уже из-под Ахалцыха командировал еще две роты пехоты с одним орудием, 50 казаков и 150 человек грузинской милиции для обложения Ацхура и с левого берега.

13 ноября главные силы подошли к реке Куре. На следующее утро, 14-го числа переправились через нее у деревни Цниси и в тот же день Тормасов произвел рекогносцировку крепости. Для этого им были взяты гренадерский батальон Тифлисского мушкетерского полка с его орудиями и вся легкая конница. На последнюю возложено было сбить и прогнать стоявшие на высотах вокруг крепости неприятельские пикеты, что и было исполнено «с отличным мужеством и расторопностью ввиду остальных войск». Во время рекогносцировки неприятель усиленно производил со стен крепости пушечную и ружейную стрельбу, но за дальностью расстояния огонь этот не наносил рекогносцировочной колонне никакого вреда.

Осмотрев укрепления крепости и ближайшие подступы к ней, главнокомандующий решил обложить ее. С этой целью Портнягину приказано было переправиться на рассвете 15 ноября через реку Посхов-чай и занять позицию против крепости у деревни Марди. Главные силы, разделенные на две бригады, Титова и Орбелиани, стали против крепости по левому берегу Посхов-чая. Титов – на правом фланге, занимая переправу против селения Суплисы и форштадт Ивлету, а Орбелиани – на левом, от горы Кокола-сердари до реки Посхов-чая. Симоновичу же было оставлено место между бригадами Титова и Орбелиани.

Таким образом, благодаря недостаточно точному расчету движения колонн к Ахалцыху первоначальное обложение последнего произведено лишь двумя колоннами: Тормасова и Портнягина. Но где была в это время колонна Симоновича – главнокомандующий решительно не ведал. «Весьма для меня любопытно знать, – писал он ему 15 ноября уже из-под Ахалцыха, – где вы теперь с отрядом находитесь и что с вами в дороге случилось, ибо по последнему вашему рапорту вы должны непременно прибыть 15-го числа, т. е. сегодняшний день». А между тем Симонович в это время находился всего лишь в одном переходе от Ахалцыха, и передовые части его колонны показались у крепости несколько часов спустя после того, как главнокомандующий отправил к нему приведенное выше предписание.

Весьма возможно, что более энергичный и дисциплинированный противник воспользовался бы разобщенностью наших колонн, в течение 10 дней двигавшихся к Ахалцыху по пересеченной, местами труднопроходимой местности. Но войска Шериф-паши представляли собой не что иное, как вооруженный сброд, совершенно неспособный к выполнению тонких стратегических задач и называвшийся нашими солдатами и даже военачальниками попросту сволочью. Только благодаря этому подход наших войск к Ахалцыху поэшелонно в течение пяти дней, с 11 по 16 ноября, закончился вполне благополучно и к вечеру 16-го числа с приходом Симоновича крепость была обложена. Неприятель пытался было противодействовать занятию нашими войсками блокадной линии, но встречая дружный отпор, поспешно удалялся в крепость, не успевая даже захватить с собой своих убитых и раненых.

Желая привлечь к фактическому содействию нам и Селима-пашу, Тормасов еще перед походом предписывал Симоновичу употребить все старания к тому, чтобы «Селим-паша не был одним только зрителем наших действий, а соединился бы с вами со всеми своими силами и содействовал бы нам». Еще ранее того Тормасов поручал Симоновичу, если Селим согласится принять присягу на верность подданства и выдаст в аманаты своего сына, «вручить ему столько вспомогательных голландских войск, сколько ему надобно будет для найма лезгин и для вреда Шерифу-паше». Но Селим, выпросив у Симоновича под разными предлогами более трех тысяч червонцев, все-таки уклонился от содействия нам и, как объяснял Тормасов, «или по неготовности его войск, или по обыкновенной азиатской недоверчивости под предлогом приключившейся болезни промедлил своим прибытием» и вовсе не явился к нам под Ахалцых.

Получив сведения о сборах русских войск к походу в Ахалцыхский пашалык, Шериф-паша в свою очередь собрал в крепость около 10 тысяч вооруженных турок и лезгин. Гарнизон этот занимал частью главную крепостную ограду, состоявшую из земляного вала с палисадом, частью высокую скалистую возвышенность Кая-паша, примыкавшую с северной стороны к крепости и командовавшую ею.

Тормасов к 16 ноября сосредоточил у Ахалцыха 12 батальонов и свыше трех тысяч конницы (драгун, казаков и милиции). Силы эти составляли около 10 тысяч бойцов, то есть были не слабее гарнизона крепости. Кроме того, у Тормасова имелись тяжелая артиллерия и мортиры, от губительного действия которых не могли укрыть защитников Ахалцыха валы и деревянные палисады крепостной ограды. В столкновениях, проходивших при обложении крепости, в течение 15 и 16 ноября войска Шериф-паши не выдерживали натиска даже наших милиций. Казалось бы, что все это вместе взятое должно было склонить Тормасова на штурм крепости, чем на долгую осаду в позднее время года, когда войска начинали уже страдать от рано начавшихся холодов и скудости продовольствия. Но главнокомандующий, очевидно, находился под влиянием инструкций из Петербурга. Сообщая Тормасову о высочайшем разрешении действовать при удобном случае наступательно на Ахалцыхский пашалык, военный министр Барклай-де-Толли добавлял: «При том высочайшая воля есть иметь за вами за непременное правило сберегать людей и овладеть Ахалцыхом и другими окружными крепостями отнюдь не приступом, а осадою, ибо в первом случае успех неверен и много людей гибнет, а во втором – достоверно заключить можно, что никакая тамошняя крепость осады выдержать не может». Можно думать, что настойчивые усилия, прилагавшиеся главнокомандующим к тому, чтобы протащить в Ахалцых тяжелую артиллерию и мортиры по таким дорогам, где, возможно, было лишь вьючное движение, вызвались именно предварительным еще намерением его овладеть Ахалцыхской крепостью не иначе как правильной осадой.

Едва войска заняли указанные им места вокруг крепости, как тотчас же приступлено было к возведению осадных батарей. В ночь с 16 на 17 ноября заложены были при каждой из четырех бригад по две батареи в расстоянии не более 400 шагов от крепости. В эту же ночь неприятель сделал вылазку против работ бригады Портнягина у деревни Марди, но был отбит картечным огнем полевых орудий. К утру 18 ноября все осадные батареи были окончательно готовы и вооружены. Неприятель сделал еще одну вылазку против батареи князя Орбелиани, возведенной на горе Кокола-сердари, но был прогнан штыками со значительным уроном.

С окончательным устройством батарей началась ежедневная бомбардировка крепости. Гарнизон сильно терпел от огня наших орудий. Но и положение осаждающих не отличалось большими удобствами. Поздняя осень в горах давала себя чувствовать ненастьем, непрестанными дождями, холодными ветрами и даже морозами по ночам. К этому присоединился недостаток продовольствия. Уже на второй день обложения крепости Тормасов писал правителю Грузии: «Ахалцых я обложил. Все идет благополучно. Одна только мучительная для меня забота, что доселе в ближайших к Ахалцыху деревнях не отыскивается хлеба, хотя фуража и много. Подвижный же транспорт от худобы быков и ненастной погоды, шесть дней продолжавшейся, остановился верст за 50 от Ахалцыха».

Это последнее обстоятельство вынудило главнокомандующего организовать доставку провианта из Грузии на вьючных лошадях. Для этого правителю Грузии генерал-майору Ахвердову предписывалось собрать лошадей со всех грузинских уездов, «не исключая и Тифлиса», и отправить их в Сурам, в распоряжение полковника Сталя. Последнему также было предписано немедленно собрать с Карталинского уезда столько лошадей, «сколько оных поставить может, избегая только одного – крайнего отягощения», и, навьючив их мукой, отправить «как можно поспешнее» кратчайшей дорогой, по левому берегу Куры, к Ахалцыху. В то же время Тормасов, рассчитывая, что «богатый Ахалцыхский пашалык в дальнейших деревнях даст хлеба изобильно», отрядил большую часть милиции во внутренние области пашалыка с тем, чтобы выводить оттуда в Грузию и Имеретию христианское население, отгонять скот и забирать продовольствие.

Задача эта вполне соответствовала духу милиционеров, которые вообще за неимением дела в осадных траншеях приносили мало пользы нашим войскам. «Казахские и шамшадильские татары, – писал Тормасов, – усерднее служат государю, нежели грузины, которых я не просил с собой и которые вместо пользы делают мне только тягость, а о повиновении, которого, видно, в сей нации никогда не было, я уже и не говорю».

Начальники грузинской милиции в большинстве действовали не по общему плану главнокомандующего, а занимались грабежом даже мирных деревень.

«Князь Иосиф Цицианов, – писал Тормасов, – по прибытии в войско, не явясь никому из начальников, поставленных над грузинской милицией, и не дав о себе знать, своевольно отлучился со своими людьми, разграбив деревню Котели – ту самую, которая присягнула на верность государю императору и имеет сальвогвардию от наших войск. Он угнал скот и захватил все, что мог, с сею добычею и ушел домой. Следовательно, это не служба, а разбой самый постыдный».

Нельзя, однако, не заметить, что сам главнокомандующий до некоторой степени потворствовал грабительским инстинктам милиционных войск. Покойный князь Павел Цицианов, например, всегда старался «всемерно воздерживать грузин от грабительства» уже по одной той разумной причине, что область, которую по завоевании имелось в виду принять в подданство России, «лучше иметь неразоренную, нежели ограбленную».

Тормасов же, наоборот, во время войны всегда предоставлял милиционерам свободно грабить неприятельские земли. Так, например, привлекая к содействию нам мингрельцев против царя Соломона, Тормасов разрешил им грабить Имеретию. В войнах с персиянами ханам восточного Закавказья дозволялось разорять персидские области. При усмирении Осетии одни племена посылались на грабеж других. Точно так же было и под Ахалцыхом. Желая вознаградить убытки, кои несут ежегодно пограничные обитатели Грузии и Имеретии от набегов ахалцыхских турок и хищных лезгин, а также «по праву войны поставить неприятеля в такое положение, чтобы он долгое время не мог прийти в состояние делать вред», главнокомандующий разрешил грузинским князьям и дворянам, уведенные от них ранее в плен семьи «возвратить обратно в Грузию или взамен оных, забирая и другие семейства, отправлять в свои дома с тем, что оные по возвращении их в Грузию будут принадлежать как собственные крестьяне тем, кто их достанет».

Понятно, что такая привилегия, данная самим главнокомандующим грузинским князьям и дворянам, побуждала их напрягать все усилия к тому, чтобы приобрести в Ахалцыхском пашалыке возможно больше пленных, забирая последних, конечно, со всем их имуществом. Делать же это было не особенно трудно или опасно ввиду того, что все турецкие войска заперлись с самим Шериф-пашой в крепости Ахалцых и весь пашалык оставался таким образом, совершенно беззащитным.

Что касается тех жителей, которые пожелали бы добровольно переселиться в наши пределы, то таковым обещались многие льготы, освобождение на пять лет от налогов и разрешение по завоевании нами Ахалцыха снова поселиться на старых местах, «если кто этого пожелает».

Тем временем осада продолжалась. Для нас весьма важно было овладеть командующей над крепостью высотой Кая-паша. Для штурма неприятельского укрепления, расположенного на этой высоте, главнокомандующий отрядил перед рассветом 19 ноября по батальону от бригад Симоновича и Титова. Батальоны эти должны были незаметно обойти высоту и, отрезав ее от крепости, внезапно атаковать неприятеля. Для отвлечения внимания гарнизона генерал-майору Портнягину и князю Орбелиани предписывалось в три часа утра произвести каждому со своей стороны фальшивую атаку на крепость: «Бить в барабан, кричать и если будет неприятель, то и стрелять». План этот удался вполне. Гарнизон укрепления Кая-паши заметил наших егерей лишь в тот момент, когда они взобрались уже на возвышенность. Окруженные со всех сторон, турки потеряли более ста человек. Остальные же едва пробились «на саблях между штыками» в крепость. На занятую нами возвышенность тотчас же были внесены на руках в разобранном виде два трехфунтовых единорога, а командированные сюда рабочие начали «оборачивать против крепости» взятое нами на горе укрепление.

Однако турки не желали мириться с потерей Кая-паши. Пользуясь утренним туманом, они незаметно вышли из крепости и неожиданно ударили в сабли на наших рабочих, но подоспевшие резервы опрокинули неприятеля и гнали его до крепостного палисада. Едва отбита была первая вылазка, как вскоре последовала вторая, а затем и третья. Очевидно, турки стремились сбить нас с Кая-паши. Но усилия их были напрасны. Каждый раз они были отбиваемы с громадным уроном. К полудню мы окончательно удержали за собой возвышенность, но это стоило нам 10 офицеров и 167 нижних чинов убитыми и ранеными – потери, ясно свидетельствующие о том, сколь энергичными были нападения атакующего и как мужественно, с офицерами впереди, отражали наши батальоны ожесточенно ломившегося противника.

В этот же день, 19 ноября батарея, возведенная на возвышенности Кокола-сердари, выстрелами своими сбила несколько неприятельских орудий, стоявших против нее. Желая воспользоваться этим успехом, главнокомандующий приказал на рассвете 20 ноября перенести батарею еще на 150 шагов ближе к крепости. Но едва рабочие принялись за возведение здесь орудийных окопов, как турки сделали вылазку с целью прекратить начатые уже работы. Вылазка эта подобно всем предшествующим была отбита, и в ночь с 20 на 21 ноября батарея была окончена и вооружена двумя 12-фунтовыми орудиями и двумя мортирами. С устройством этой батареи и с занятием Кая-паши мы приобретали такой перевес над обороной, что падение крепости становилось вопросом лишь нескольких дней. «Ахалцых, – как доносил потом Тормасов, – должен был скоро пасть пред победоносным оружием его императорского величества».

Но вдруг 21 ноября, когда главнокомандующий был полон надеждами на скорый и благополучный исход предприятия, «к сердечному сокрушению его» получилось «несчастное известие», что предшествующей ночью шесть человек милиционеров скоропостижно умерли от какой-то страшной болезни. Ближайшее ознакомление обнаружило, что это была чума. Оказалось, что «сия пагубная болезнь» уже более 10 дней «в высшем градусе» свирепствует в крепости, где, по показаниям пленных, ежедневно гибло большое количество народа. Тормасов тотчас же распорядился отделить милиционеров от регулярных войск и прекратить всякое сообщение между ними. Но на другой день «вопреки всем осторожностям сей яд открылся» и в наших войсках. В один день заболели три человека в Саратовском и два – в Тифлисском полках. Все они к вечеру умерли с явными признаками моровой язвы. «Тогда, – поясняет Тормасов, – с сердечным сокрушением должен был я предпочесть целость войск и края, мне вверенных, покорению города и признал необходимым оставить предприятие, невзирая на все приобретенные успехи».

Правителю Грузии генерал-майору Ахвердову, а также полковнику Сталю было послано приказание немедленно расставить на всех путях, ведущих из Ахалцыха в Грузию, двойную военную цепь и учредить строгие карантины в селении Думанисы и в местечке Чалах, «так как место сие от Сурама делает угол к Ахалцыхскому пашалыку и мимо него пройти невозможно». Сюда же были отправлены первыми все милиционные войска с выведенными ими из Ахалцыхского пашалыка 1500 христианских семейств и 50 тысячами награбленного скота.

22 ноября под стенами Ахалцыха остались одни регулярные войска. В этот день Тормасов приказал начать усиленную бомбардировку, которая продолжалась затем без перерыва четверо суток. Снаряды тяжелых орудий производили в крепости страшное разрушение. Все деревянные строения были сожжены, каменные наполовину разрушены. 25-го числа загорелся дворец самого Шериф-паши. В крепости царило страшное смятение. Представлялась особенно благоприятная минута для штурма, но Тормасов воздержался от этого, «сообразив, что разъяренных воинов, когда они овладеют городом, ничто не удержит от прикосновения с зачумленными жителями и их имуществом».

Главнокомандующий предложил Шериф-паше сдаться. Но получил отказ. Тогда он потребовал выдать нам беглого царя Соломона и изгнать из крепости лезгин. Шериф-паша отвечал, что Соломон давно уже находится в Эривани, а лезгины сами разбежались. И то, и другое оказалось справедливым. Удовольствовавшись этим ответом, Тормасов нашел, что делать под Ахалцыхом более нечего, и приказал отступать.

26 ноября все орудия были свезены с батарей и в 8 часов утра войска начали отходить от крепости к границам Грузии. Ободренные турки вышли из крепости и стремительно атаковали шедший в арьергарде батальон Кавказского гренадерского полка. Численное превосходство неприятеля было слишком велико, посему Тормасов остановил все свои войска и двинул на поддержку кавказским гренадерам батальон егерей. Последние без выстрела бросились в штыки и опрокинутые турки частью вогнаны были обратно в крепость, а частью сброшены с окружных скал в пропасти. Тем не менее кавказские гренадеры потеряли более 30 человек убитыми и ранеными.

28 ноября войска Тормасова миновали крепость Ацхур, которая держалась нами в блокаде все время осады Ахалцыха. Едва арьергард прошел мимо крепости, как гарнизон ее вышел для преследования. Но начальствующий арьергардом генерал-майор Портнягин остановил свою колонну, взял батальон егерей, ударил на неприятеля и гнал его более пяти верст. Это было последней попыткой турок преследовать уходящие наши войска. 30 ноября они подошли к карантинам, уже устроенным на границе Грузии. Здесь все части подвергнуты были трехнедельному карантину, кроме Саратовского и Тифлисского полков, которые выдержали шестинедельный карантин.

Но за все это время в войсках не было ни одного умершего от чумы, кроме тех пяти человек, которые погибли еще под Ахалцыхом. «Благодаря Богу, – писал главнокомандующий, – в войсках все благополучно и я уповаю, что благостию Всевышнего, при истощеваемых мною строгих мерах осторожности злая болезнь сия не распространит своего яда».

Так кончилось предприятие Тормасова, имевшее целью овладеть Ахалцыхом ранее заключения мира с Портой с тем, чтобы затем уже трактовать о пашалыке как о провинции, фактически занятой нами силой оружия. Испытанную при этом неудачу главнокомандующий старался смягчить в глазах государя, всеподданнейше донося, что «хотя Ахалцых на сей раз чрез бедственную болезнь и спасен от покорения его под высочайшую державу вашего императорского величества, но долго будет помнить силу победоносных российских войск и едва ли прежде 10 лет может прийти в прежнее свое положение».

Но Тормасов при этом упускал из виду то крайне невыгодное для нас впечатление, которое неминуемо должна была произвести на азиатские умы всего Закавказья безуспешная осада Ахалцыха. Приписывая неудачу роковой случайности, Тормасов глубоко был убежден в правильности принятого им решения – снять осаду, когда дни крепости уже были сочтены. «Всемилостивейший государь! – всеподданнейше доносил он. – При неограниченном усердии моем к пользам службы вашего императорского величества и при рвении войск, коего я был свидетелем, я мог надеяться, что с помощью Божиею Ахалцых пал бы пред оружием вашего величества, если бы пагубная болезнь не принудила остановить все успехи. Предпочитая целость армии вашего императорского величества и благосостояние края, высочайше мне вверенного, покорению Ахалцыха, которое вместо полезного приобретения могло произвесть бедственные следствия по всей Грузии и в войсках, я признал необходимым оставить все предприятие».

Появление чумы в Ахалцыхе едва ли могло представлять особую опасность для Грузии ввиду того, что в те времена чума гнездилась во многих местах кавказского края. В Имеретии, например, она появилась еще до выступления Симоновича в ахалцыхский поход. Среди ногайцев, в Кизляре, в Большой и Малой Кабарде чума держалась в течение почти всего 1809 года. Во многих пунктах соседних нам провинций Персии и в каспийских портах она имела эндемический характер. Поэтому зараза, появившаяся в Ахалцыхе, была не более опасна для Грузии, чем существовавшая уже давно во многих других пунктах кавказского края.

Что же касается опасений Тормасова распространить эту заразу в войсках, то аналогичный случай произошел 18 лет спустя под Карсом, когда в корпусе графа Паскевича тоже появилась чума в больших, однако, размерах, чем в 1810 году у Тормасова. Но Паскевич не поторопился тогда уйти в свои границы, а наоборот, вступил в борьбу с чумой под стенами только что взятого Карса и затем пошел дальше громить Ахалкалаки и Ахалцых. И никакой опасной эпидемии не развилось ни в войсках, ни в Закавказье.

Ахалцыхская чума, несмотря на поспешное отступление Тормасова и на принятые им строгие карантинные меры, все-таки была занесена милиционерами в пограничную полосу Грузии и вырвала из населения ее всего четырех человек. Сохранившаяся же еще на 18 лет самостоятельность Ахалцыха стоила этому краю многих сотен убитыми и уведенными в плен и вынудила нас нести большие потери людьми и деньгами при вторичном походе в Ахалцых в 1828 году.

Продолжение следует.