9 октября, 2009

Большая Кавказская война (7)

Продолжение.

Начало в № 5 за 2008

Падение Ганжи решило участь и Ширин-бека самухского, владение которого лежало в соседстве с Ганжей, при самом впадении Алазани в Куру, и находилось в зависимости от ганжинских ханов.

«Ширин-беку самухскому, – писал Цицианов, – со мною, высокославных российских войск главным начальником, переписываться и пересылаться послами не кстати и для меня низко. Приезжайте тотчас с покорностью, а если замедлите, то я вас и на земле и в воде найду. Вспомните, что слово свое держать я умею. Сказал, что Джарскую провинцию сокрушу – и сокрушил. Сказал, что царскую фамилию, раздирающую Грузию, из Грузии вывезу – и вывез. Сказал, что Ганжу возьму – и взял. Судите теперь, можете ли вы равняться с нами».

Ширин-бек немедленно явился в русский лагерь, присягнул на подданство и обязался платить подать по одной тысяче червонцев в год.

Хану нухинскому, принявшему на себя ходатайство за семью Джеват-хана, жена которого, Бегум, была его родная сестра, Цицианов писал: «Я прежде вашего письма, на другой же день после штурма, приказал отнести ей 600 рублей и представляю всемилостивейшему моему государю о произведении ей пенсии ежегодно по смерть… Теперь скажите, есть ли у вас такие правила и есть ли в вас подобные сердца?».

«Вы пишите, – говорил он далее, – что со времени прибытия моего сюда от вас сопротивления и вражды высочайшему двору делаемы не были. Да, скажите, можете ли вы и подумать такой сильной и славою в Европе и Азии гремящей державе, какова Российская, делать сопротивление? Может ли муха бороться с орлом или заяц со львом? Будьте уверены, что от меня зависит только приказать, и тогда Нухинского ханства также не будет, как и Ганжинского».

По получении реляции о взятии Ганжи император Александр пожаловал князю Цицианову чин генерала от инфантерии, Портнягину – орден св. Георгия 3-го класса, полковнику Карягину и еще шести офицерам – 4-й степени, а нижним чинам, участвующим в штурме, по рублю серебром.

Павел Цицианов, как свидетельствует его переписка с графом Растопчиным, был глубоко огорчен и своею наградой и денежным вознаграждением нижних чинов.

«Рубли, – писал он, – даются солдатам за вахтпарады, а за взятие крепости следовало бы медали. Разве прикажут к полученным рублям приделать ушки, но и тогда – на какой ленте носить их?».

Относительно своей награды он писал государю: «Получив высочайшее повеление – представить мнение мое, к каким наградам удостаиваю я отличившихся в сражении с лезгинами 1 и 15 января сего года, я не дерзаю оного представить только потому, что не имею счастья ведать о священных правилах Вашего Величества относительно вознаграждения людей, жизнь свою в жертву службе приносящих, так и того, кому можно назначить орден св. Георгия, испытав то лично на себе, ибо до получения наград, всемилостивейше дарованных за отличия при штурме Ганжинской крепости, считал я, что, по II-й статье статута ордена, буду удостоен оным, тем паче, что всем начальникам, под предводительством коих крепость взята штурмом, таковые были дарованы. Десять лет тому назад, получив орден сей 3-го класса за штурм ретраншементов под Вильной, я оставался в полной уверенности, что орден сей 2-го класса от меня отъемлем быть не может, а лишение оного делает пятно службе моей, толико кратно осчастливленной высочайшим Вашего Величества одобрением» (донесение князя Цицианова от 25 апреля 1804 г., № 107).

Государь дал понять Цицианову, что «право требовать на законном основании воздаяния, за воинские подвиги установленного, не извиняет нескромных и несогласных с общим порядком выражений, заключающихся в его рапорте» (высочайший рескрипт 10 июня 1804 г.).

Тем не менее, Павлу Цицианову, помимо Анненской ленты, пожалован был прямо орден Александра Невского, а за взятие Ганжи установлена особая серебряная медаль.

Что же касается до пожалованных денег, то нижние чины полностью пожертвовали их в Сионский собор на постройку при нем колокольни, как бы в возмездие того, что наибольшее участие в ее разрушении при вторжении Ага-Магомет-шаха принимали ганжинцы. Эта колокольня существует и ныне. Кирпичная и выбеленная, она совсем не гармонирует своей бедной архитектурой с величественным стилем тысячелетнего массивного собора, облицованного тесанными плитами дикого камня, но она дорога для нас, как немой свидетель и усердия к святыне русского солдата и как исторический памятник кровавого ганжинского штурма.

НАКАЗАНИЕ ДЖАРЦЕВ И ПОРАЖЕНИЕ В ЗАКАТАЛАХ

В то время, как князь Цицианов осаждал Ганжу, в Кахетии готовилась большая экспедиция для наказания джарцев. Генерал-майор Гуляков собрал свой отряд при ур. Пейкаро близ Александровского редута на Алазани.

Два полка, Кабардинский и 15-й егерский, только что прибывший из России, батальон тифлисцев, несколько сотен грузинской милиции, казачья команда от полка Ефремова и 10 орудий уже были готовы к выступлению, когда вечером 30 декабря пришло известие, что шесть тысяч лезгин под начальством Сурхая казикумыкского перешли на правую сторону Алазани, верстах в сорока ниже лагеря.

Опасаясь, чтобы это скопище не бросилось на кахетинские селения, оставшиеся под охраной одних казачьих постов, генерал Гуляков в ту же ночь снялся с позиции и 1 января, в первый день нового 1804 г., открыл неприятельский стан, расположенный в лесу, до того заросшем терновым кустарником, что не было возможности провезти орудия.

Гуляков решился действовать одной пехотой и поручил атаку опытному подполковнику князю Георгию Эристову, отлично изучившему характер лезгин еще тогда, когда при грузинских царях он был сардарем именно в этой части Кахетии. Эристов взял с собой 320 охотников и, поддержанный егерской ротой, смело бросился на первый завал, приказав действовать одними штыками.

Лезгины, выбитые отсюда, два раза пытались удержаться в чаще тернового кустарника; но Эристов, не давая им опомниться, вел атаку за атакой и, наконец, опрокинув скопище в Алазань, заставил его спасаться вплавь под огнем артиллерии.

Шесть лезгинских знамен, отбитых охотниками в рукопашных схватках, достаточно свидетельствовали о поражении лезгин. Однако и нам этот день обошелся недешево. Из 320-ти человек выбыла почти четвертая часть – три офицера и 86 нижних чинов.

Бой уже окончился, когда на том берегу Алазани внезапно появилась новая трехтысячная партия, очевидно, спешившая на помощь к Сурхаю с тем, чтобы поставить нас между двумя огнями. Войска быстрым движением успели захватить ее на самой переправе и рассеяли сильным огнем.

10 января 1804 г. генерал Гуляков сам перешел за Алазань и двинулся к Джарам. Новые толпы лезгин, встретившие его на пути, не могли остановить наступления. Селение Джары, покинутое жителями, занято было без боя, но на этот раз Гуляков приказал предать его пламени. Цицианов не находил достаточных слов благодарить Гулякова.

«Прибыв вчерашний день в Тифлис, – писал он ему 14 января, – я узнал о новой вашей победе, и столь часто имел удовольствие отдавать справедливость вашим высшим высоким военным достоинствам, что мне не остается иного вам сказать, как то, что вашему превосходительству суждено, как видно, увековечить славу российского оружия в сей новоприобретенной земле, а мне соучаствовать в радости в том».

Письмо это не застало уже в живых храброго генерала.

Узнав, что джарцы со своими семьями укрылись в Закатальском ущелье, генерал Василий Гуляков решился загнать их в снежные горы, где гибель их, в случае дальнейшего упорства, становилась уже неизбежной.

По словам графа Михаила Семеновича Воронцова, участвовавшего в этой экспедиции молодым офицером, многие были против движения к Закаталам. По-видимому, генерал Гуляков колебался и сам, говоря, «что хочет открыть только место». Тем не менее, 15 января 1804 г. он двинулся туда со всем отрядом. Впереди шло грузинское ополчение и казачья команда. За ними – рота егерей с одним орудием, при которой находился сам Гуляков, а далее – остальная пехота.

От самого входа в ущелье начались сады, обнесенные высокими глинобитными стенами, за которыми виднелись каменные сакли. Это были летние жилища джарцев. В них и теперь, казалось, не было признаков жизни. Но едва отряд втянулся в узкую улицу между садами, как лезгины внезапно открыли по ним из-за стен сильный перекрестный огонь, а затем ринулись в шашки.

Смешавшаяся грузинская милиция подалась назад и смяла молодую, впервые находившуюся в деле егерскую роту. Здесь-то, среди общей сумятицы, одним из первых выстрелов был убит генерал Гуляков. Тело его несколько минут оставалось даже в руках неприятеля, но подоспевшие кабардинцы выручили останки любимого командира. Пушку тоже спасли, но остановить лезгин не было уже никакой возможности.

Бежавшие грузины, казаки и егеря увлекли за собой горсть кабардинцев и сбили всю остальную пехоту, которая не могла даже развернуться в тесном пространстве. Расстроенный отряд повернул назад и при этом беспорядочном отступлении многие были опрокинуты в глубокий овраг. В числе упавших были генералы Орбелиани и Леонтьев, а также молодой граф Михаил Воронцов.

«Я разбился бы до смерти, – пишет последний, – если бы не случилось упасть на других, которые уже прежде меня тою же толпою были столкнуты».

Когда он выбрался из яра, то увидел, что князь Дмитрий Орбелиани, поднявшийся прежде него, уже собрал людей и успел привести их в кое-какой порядок.

Но как идти вперед, так и отступать было одинаково трудно. Лезгины, поднявшиеся на стены садов, почти в упор расстреливали наших солдат, которые ложились рядами.

«Бог знает, как мы оттуда вышли, – писал тот же Воронцов к Цицианову, – никто из нас и не думал пережить этот день».

Из этого опасного положения выручили всех опять кабардинцы. «Разъяренные», как выражался Павел Цицианов, смертью любимого начальника, часть из них ринулась навстречу лезгинам, и пока задерживали натиск с фронта, другие, под командой подполковника Солениуса и майора Жиленкова, очистили ближайшие сады, а штабс-капитан Орбелиани взял штурмом стоявшую на пути мечеть.

Восемь часов длилась страшная битва, пока Орбелиани удалось вывести войска из ущелья, не оставив в руках неприятеля ничего, кроме убитых, которых поднимать было некому. Расстроенный отряд прошел через Джары и остановился у с. Мухах.

Трудно объяснить ошибки, допущенные генералом Гуляковым в этом роковом для него сражении. Ничего подобного, конечно, не могло бы случиться, если бы в голове колонны шла опытная боевая часть, а за ней находился резерв, который, в случае неудачи, мог бы принять на себя отступавших.

Между тем Гуляков, имевший под рукой прекрасные боевые войска, отправил вперед грузинское ополчение, быть может, и храброе, но мало обученное и еще менее того дисциплинированное. Оно дрогнуло первым. От грузин паника быстро перешла к егерям, никогда не бывшим в сражениях, а потому растерявшимся при виде бешеной атаки лезгин.

Фото: СКВО, Андрей БОБРУН, Георгий МИНЕСАШВИЛИ

Артиллерия, не имевшая возможности действовать за теснотой, также без пользы затрудняла отряд, а недостача резерва довершила несчастный исход этого сражения, стоившего нам 20 офицеров и 526 нижних чинов.

Смерть генерала Гулякова глубоко поразила и опечалила князя Павла Цицианова. «Потеря сего генерала, толикими подвигами в сем крае отличившегося, – доносил он государю (донесение князя Цицианова от 1 февраля 1804 г., № 50), – есть наинесчастнейшее следствие сего сражения. Отчаяние войска, уныние друзей его, офицеров Кабардинского полка и сожаление всей Грузии, которая ограждена была неусыпным его бдением и мужеством, налагают на меня священную обязанность отдать памяти сего отличного полководца перед лицом Вашего Величества достодолжную справедливость. Я лишился помощника усердного, войска Вашего Величества лишились начальника, друга верного и воина неустрашимого».

Тело Гулякова сначала предано было земле в бедной деревушке Вакир, так как бодбийский митрополит (бодбийский митрополит считался после Алавердели первым архиереем Кахетии. Ему принадлежало право венчать на царство Кахетинского царя и ему же вверяемо было знамя, которое сопровождало сардаря, командовавшего передовым отрядом в царском войске) не согласился дать места для погребения покойного в Сигнахском монастыре, где покоятся мощи просветительницы Грузии Нины.

Кабардинские офицеры довели об этом до сведения князя Цицианова.

И вот что последний писал по этому поводу митрополиту бодбийскому (акты кавк. арх. ком. II, 572. Отношение князя Цицианова 31 января 1804 г., № 6).

«К крайнему удивлению узнал я, что ваше высокопреосвященство не позволили похоронить в Сигнахском монастыре тело покойного генерал-майора Гулякова, который убит в сражении на защиту Грузии, который целый год, стоя в лагерях, лишен был совершенно спокойствия для того только, чтобы охранить от неприятеля Кахетию и ваши жилища, который, наконец, на удивление всем, одержал так много знаменитых и славных побед, что прославил себя и оставил память свою на веки, а целой Карталинии и Кахетии доставил спокойствие и тишину. Вся Грузия, питаясь плодами его подвигов, обязана вечной благодарностью столь храброму генералу. Я не могу поверить, чтобы вы употребили такой поступок против покойного, мученически подвизавшегося за Грузию генерала. Но если это правда, то прошу без всякой медленности уведомить меня, какое вы имели на то право и что могло воспрепятствовать вам похоронить тело генерала, увенчавшего всю Грузию счастьем. Уверяю при этом ваше высокопреосвященство, что за подобный поступок весьма можете быть лишены епархии и сана».

Митрополит поспешил принести извинения, и тело Гулякова, перенесенное со всеми почестями в Сигнах, было погребено в стенах бодбийского монастыря, под сенью храма, где почивает и святая Нина. Могила его помещается в самой церкви и на мраморной плите, покрывающей прах героя, вырезана на русском и на грузинском языках следующая надпись: «Храброму, мужественному и неустрашимому генерал-майору Василию Семеновичу Гулякову воздвигнул сей памятник скорби начальник и друг его князь Цицианов».

Последняя земная награда не застала Гулякова в живых. Курьер привез ему Анненскую ленту через плечо в тот самый момент, когда опускали его в могилу (в 1845 г., по повелению Императора Николая Павловича, генералу Василию Гулякову воздвигнут памятник в крепости Закаталы. Он находится на расстоянии в полверсты от того места, где действительно убит военачальник – сподвижник Цицианова).

В то же время, считая себя обязанным заботиться о поддержании в Кабардинском полку «тех отличных достоинств храбрости и порядка, которыми полк превосходил все прочие, под начальством убитого в сражении генерала Гулякова и, дабы потеря сего храброго офицера для славы войск не столь была чувствительна» – Цицианов просил о назначении шефом полка генерал-майора князя Дмитрия Орбелиани, а командиром полка – майора Алексеева, «который приобрел общую любовь и привязанность того полка офицеров» (донесение Павла Цицианова от 1 февраля 1804 г., № 48).

Фото: СКВО, Андрей БОБРУН, Георгий МИНЕСАШВИЛИ

В этих задушевных строках перед нами весь Павел Цицианов. Он понимал, что только любовь и полное доверие подчиненных к начальнику могут творить чудеса и вызывать к действию те великие нравственные силы, которыми побеждал Александр Суворов. Как ученик Суворова, постигший тайну его побед, Цицианов искал опоры именно в этой могучей силе и положил ее в основу того фундамента, на котором построилась вся вековая слава кавказской армии. Цицианов создал собою целую школу. Ей следовал Котляревский и ее завершил Ермолов.

Несмотря на поражение, понесенное нашими войсками в Закаталах, упорный бой этот произвел на лезгин такое впечатление, что они поняли невозможность дальнейшей борьбы и, вместо упоения победой, явились с мольбой о пощаде. Белоканцы и другие давали клятву жить мирно, слагая вину на джарцев, а джарцы говорили, «что случившееся есть дело воли Божьей».

Князь Орбелиани потребовал от них следуемой дани и, получив обещание, что джарцы исполнят все наши требования, привел их к присяге и объявил помилование.

Ни он, ни князь Цицианов, конечно, не обманывали себя на счет истинного положения дел в Джарской области, но надо было пока довольствоваться и этой сомнительной покорностью, так как князь Цицианов переносил свою кипучую деятельность уже на другую окраину.

Но стоя под Ганжой, генерал от инфантерии князь Павел Цицианов получил высочайший рескрипт, в котором государь требовал, «чтобы по взятии Ганжи обратить все силы на занятие Имеретии, ибо царь Соломон коварством своим и разными умыслами подает все права на такое предприятие».

Таким образом, на очереди теперь стояла Имеретия.

Продолжение следует.