20 февраля, 2013

Большая Кавказская война (27)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Получив известие о бегстве царя Соломона, генерал Тормасов поспешно вернулся из Карабаха в Тифлис. Здесь он немедленно принял меры к тому, чтобы воспрепятствовать замыслам царя и сохранить спокойствие в Имеретии. Симоновичу предписывалось тщательно наблюдать за проходами в Ахалцых, особенно за ханийским и загамским ущельями, занять нашими войсками наиболее важные пункты страны и пресечь возможность сношений Соломона с населением Имеретии. С этой целью предписано было (между прочим) заключить в крепости Поти царицу Марию, сестру ее – княгиню Микеладзе и жену князя Малхаза Андроникова, стараясь выполнить это «нечаянно, но самым скромным образом». Семейства же князей, бежавших с Соломоном, предписывалось содержать в крепостях Имеретии под строгим надзором, отобрав имения их в казну, чтобы потом награждать ими людей «доброусердствующих и отличающихся верностью нам».

«Справедливая строгость, – писал по этому поводу Тормасов, – служила по большей части обузданием от вредных предприятий, как бы народ ни был легковерен, а награждения честных и верных людей поощряли многих к усердию».

Вместе с тем главнокомандующий обратился с особым объявлением к собору имеретинских митрополитов, которые советовали «не только отложить всякие помышления о том, чтобы на пагубу Имеретии желать возвращения на царство бывшего царя Соломна, который после богопротивного поступка навсегда уже лишился всякого права ожидать себе прощения от государя императора, но потщиться всемерно утверждать в верности к Его Императорскому Величеству управляемые паствы и отвращать их от всяких вредных намерений входить в сношения с бывшим царем».

Тем временем Соломон благополучно достиг ахалцыхской границы и 13 мая прибыл в селение Котели, где в это время находился царевич Александр. Последний тотчас же послал в Имеретию оповещение о бегстве Соломона. «Бог прозрел на нас, – писал Александр князю Отия Лордкипанидзе, – и счастье дома нашего началось. Сегодня, то есть 13 мая, царь Соломон, бежав от русских из Тифлиса со своими князьями, пожаловал в Котелию. От паши и от нас отправлены во все стороны вестники и письма. Знаем, что и вы изволите быть верны дому Багратионов. Ныне час и время выказать нам свое мужество, действуя в той стороне, чем вы навеки одолжите наш дом».

Со своей стороны и царь Соломон начал наводнять Имеретию своими воззваниями. С обычной непоследовательностью и легкомыслием он в одно и то же время просил старейших иерархов Имеретии митрополитов Генатели и Софрония быть ходатаями за него перед русской властью и призывал к восстанию жителей Лосиатхевской волости. «Я ожидаю от вашей преимущественной верности ко мне, – писал Соломон лосиатхевцам, – что положите за меня ваши головы да и родственные нам дома и соседей ваших ободрите, чтобы не погибнуть нам, подобно Грузии, жители которой под властью русских духовно едят мясо в великую пятницу, а телесно в горьких мучениях издыхают о смерти. Сперва и их обманули клятвой и золотом, а ныне грузины не рады ни богатству, ни домам своим. Теперь с бедных даже за каждого мертвеца по три рубля взыскивают, а бесчестие домов и семей заставляет их горько вздыхать и стонать, дома их день ото дня приходят в унижение. Когда русские успеют поработить и нас, тогда ваше положение будет еще горше и труднее, и те, которые сегодня сулят вам золото, завтра лишат насущного; сегодня с честью обходятся с вами, а завтра, знайте, они уронят достоинство и честь ваших семей – качества, коими они отличаются против всех других земель. Если я в чем другом не служил Имеретии, то по крайней мере известно всем, что любовью и почтением к вам сердце мое никогда не пресыщалось. Будьте также уверены, что с неба или с земли, но свою жизнь должен окончить за Имеретию. Поспешите прислать нам немного вина и водки».

Подобного же содержания было письмо Соломона и к митрополиту Досифею: «Когда сердце мое решительно убедилось, что меня хотели отправить в Россию, его объял огонь разлуки с вами и вечного удаления из Имеретии. Всякой поднебесной славе я предпочел быть с вами, радоваться с вами, жить и умереть вместе с вами, почему и рискнул своей головой, уйдя из города (Тифлиса). Невозможно выразить общую радость больших и малых по случаю моего приезда сюда. Теперь мое желание обращено к вам и ко всей Имеретии. Клятвою вас уверяю, что если бы моя ссылка доставила Имеретии счастье и свободу, то я принял бы ее с радостью, как теперь рискнул я головой, чтобы только с вами не разлучаться».

Далее в этом письме Соломон, предостерегая имеретин, описывал мнимые бедствия Грузии под нашим владычеством и заканчивал письмо обычной просьбой: «Подошлите к нам немного вина и водки, господин мой». Стараясь возбудить сочувствие к себе влиятельных людей Имеретии, Соломон не упустил из виду и князя Зураба Церетели, к которому также обратился с письмом, прося посодействовать возвращению в Имеретию: «Вы видите и страна видит, какая тяжкая беда день ото дня постигает их без царя».

Для того чтобы отвратить те вредные последствия, которые неминуемо должны произойти от обращения среди населения Имеретии писем Соломона, Симонович 22 мая обнародовал прокламацию к духовенству, князьям, дворянству и всему имеретинскому народу, приглашая их прекратить всякие сношения с царем и лицами, находящимися с ним в Ахалцыхе. За доставление русским начальникам писем Соломона и проносителей их обещалось награждение чинами, землями и прочим. Всякий же, кто не исполнил этого или будет уличен в сношениях с царем, несмотря ни на какое состояние «признан будет за изменника, исторжен из недр своего семейства и увлечен на тяжкое и вечное заточение в отдаленнейшие пределы Сибири, а имение его, движимое и недвижимое, все без изъятия раздастся имеретинам, благонамеренным и усердным к пользе службы Его Императорского Величества».

Людей, проносивших письма Соломона из Ахалцыха, главнокомандующий предписывал ловить, «производить над ними короткий суд и тотчас по прогнании шпицрутенами в страх другим отсылать в Потийскую крепость для содержания под крепчайшим караулом, употребляя при том в тяжелых работах, а имения их, буде не важны, раздавать наиболее усердным и верным людям».

Однако ни строгий надзор в Ахалцыхе, ни угрозы прокламации – ничто не могло прекратить деятельных сношений, завязавшихся между царем Соломоном и князьями Имеретии. Последние в своекорыстных целях искренне желали возвращения порядков, существовавших в Имеретии при царе Соломоне. Духовенство было немало смущено оборотом, который приняли отношения наши к Соломону тотчас же после того, как он выехал из Имеретии на свидание с Тормасовым.

Что же касается простого народа, то после всего произошедшего с Соломоном личность последнего приобрела особое обаяние и народ стал настолько сочувственно относиться к судьбе своего царя-скитальца, что письма его с жадностью читались в самых глухих трущобах Имеретии, вызывая в сердцах слушателей порывы неподдельной преданности к бедствующему представителю своей древней династии.

Волнение начинало охватывать население, признавшее теперь священным для себя долгом откликнуться на призыв своего царя. Этому немало способствовало и то обстоятельство, что заведенный нами взамен царской власти порядок управления страной с первых же дней решительно не приобрел симпатий народа, несмотря даже на то, что управление это оставлено было нами по-старому – в руках имеретинских князей, моуравов, бокаулов и прочих царских еще чиновников под председательством лишь «российского военного начальника».

«На вопрос мой, – доносил Симонович, – о причине возмущения жителей они через здешних митрополитов ответствовали, что взяв от них один раз царя, лучше бы мы сделали, если бы умертвили его или отправили в Сибирь, а они оставались бы навсегда спокойными. Но теперь, когда прежний их повелитель, без согласия народа удаленный, опять пришел и требует помощи, они священным себе вменяют долгом оказать ему все опыты своего усердия и не перестанут до тех пор бунтовать и проливать кровь, пока не будет Соломон по-прежнему восстановлен на царстве, а другого царя они никак иметь не согласны».

Положение наше в Имеретии было тем более затруднительно, что мы не имели там решительно ни одного преданного нам человека. «Истинно преданных нам нет ни одного, ни из князей, ни из дворян. сахлт-хуцес Церетели, не говоря уже о прочих, вместо того чтобы составить в сем случае свою партию и влиянием своим, какое имеет он на народ, быть нам полезным, остается как будто беспристрастным зрителем и если не содействует тайно бунтовщикам, то по крайней мере нам ничем не помогает».

К этому надо добавить, что и сам Симонович как представитель нашей власти в Имеретии далеко не пользовался должным доверием со стороны населения. «Не могу я, – писал он впоследствии генералу Тормасову, – хвалиться особенною к себе доверенностью имеретинцев, хотя со своей стороны и стараюсь оную в них вселять и едва ли скоро в этом успею после того, как присягал царю Соломону в присутствии народа перед крестом и Евангелием, что он не будет взят нами под караул, но он был взят и из под оного бежал. Точно так же царицу Марию клятвенно уверял я, что она будет жить в Тифлисе, между тем как она уже отправлена в Россию. Оказавшим нам усердие и верность, а многим, за оныя жестоко пострадавшим, обещал милости и награды, но они их доселе не получают».

Это донесение сильно задело генерала Тормасова и он, потребовав от Симоновича «более ясных по этому поводу объяснений», отстранял от себя всякую ответственность. «Из рапортов ваших, – писал он Симоновичу, – я никогда не видел, чтобы вы в сей силе давали присягу бывшему царю, да и правитель канцелярии моей, надворный советник Могилевский, вместе с вами присягавший, донес мне сходно с вашим рапортом, что присяга состоит в том, что царь по прибытии его ко мне будет принят с почестью, приличной его сану, что особа его будет в совершенной безопасности и в Тифлисе он свободно дождется высочайшего об его участи решения. И так, сходно с сим, он был принят со всеми приличными почестями; караул, соответствующий его сану, при его доме был поставлен также для почести, а не для ареста, ибо он всегда по его воле имел свободный выезд из дома куда только хотел, а что было секретное из-под руки за ним примечание, то сие не означает ареста и мера сия была нужна после покушения его сбежать из селения Дирби.

Особа его, сообразно вашей присяге, была также охранена всякою безопасностью, ему не только не сделано было ни малейшего принуждения, но еще он пользовался всеми возможными выгодами и большим содержанием. Если же он, не дождавшись высочайшего об участи его решения, которое, конечно, было бы в его пользу, бежал из Тифлиса, то в этом есть вина – слабый его рассудок, врожденная недоверчивость, злобные внушения его советников и недоверие к благостям всемилостивейшего государя императора. Следовательно, я с моей стороны ни в чем не отступил от данной вами присяги и сохранил всю ее силу, но отчего теперь вы выводите такую разницу в присяге, я совсем того не понимаю».

Такого же рода были объяснения Тормасова относительно и остальных пунктов приведенного выше донесения Симоновича. Последний, очевидно, сам ставил себя в неловкое положение, не умея объяснить народу происходившие факты с точки зрения высших государственных интересов, в преследовании которых главнокомандующий поступался иногда правилами обычной морали. В этом смысле Тормасов приведенными выше объяснениями, несомненно, лишь указывал Симоновичу ту точку зрения, которой он должен был держаться в роли представителя интересов наших в Имеретии.

Желая привлечь лиц, на преданность которых мы рассчитывали, к более деятельному участию в успокоении распространившегося волнения, главнокомандующий предложил князю Зурабу Церетели переехать на жительство в Кутаис «и вспомоществовать полковнику Симоновичу в управлении делами Имеретии».

Но двуличный сахтл-хуцес уклонился от этого под благовидным предлогом бракосочетания дочери своей с владетельным князем Мингрелии Леваном Дадиани и уехал в свой Сачхерский замок, куда собралась большая часть князей и дворян Имеретии. Донося об этом, Симонович добавлял: «Я и прежде несколько раз замечал, что в обстоятельствах решительных он (князь Зураб Церетели) всегда уклонялся под разными предлогами от содействия нам, в теперешнем случае он следует прежней своей политике. Я почти совершенно уверен, что Церетели если не совсем намерен содействовать царю в достижении его намерения, то по крайней мере не должно нам многого ожидать от его к нам преданности и верности».

Отстранившись от содействия нам, князь Зураб Церетели ясно доказывал нам, сколь преувеличены были надежды, возлагавшиеся нами на него. Однако нельзя отрицать, что при настоящих обстоятельствах он был совершенно бессилен остановить стихийный напор народного чувства. Имеретию охватывал пожар всеобщего восстания.

Борьба с целым народом, воодушевленным исключительной идеей, составляет одно из наиболее тяжких проявлений войны и при богатстве театра средствами обороны обращается обыкновенно в кровавое испытание для вторгнувшихся войск. В таких именно условиях очутились и полки Симоновича, разбросанные незначительными частями по всей Имеретии. Сообщение прервалось. Сбор сведений затруднился до крайности. Исчезла возможность пользоваться услугами местных жителей.

«Не через кого даже отправлять бумаги, – доносил по этому поводу Симонович, – которые везде перехватываются бунтовщиками, отчего и настоящих сведений о местопребывании царя и его войск иметь не можно. Казаков же употреблять на сие нельзя, в противном случае должно всех их в скором времени даже в один раз лишиться».

К середине июня восставшее население сгруппировалось в несколько более или менее крупных шаек, которые начали нападать на наши гарнизоны и команды. Одна из таких шаек, числом около двух тысяч человек под предводительством князя Кайхосро Абашидзе, собралась в лесах Лосиатхевской волости. Узнав об этом, полковник Симонович командировал из квирильского поста к селению Аргусти майора Калатузова с двумя ротами Кавказского гренадерского полка при одном орудии.

Но Калатузов вместо точного выполнения полученного им предписания по собственной инициативе направился к селению Сакаро и без надлежащих предосторожностей вошел 22 июня в лесисто-болотистое дефиле, по которому проходит здесь лосиатхевская дорога. Едва колонна втянулась в узкий коридор лесной чащи, как была осыпана градом пуль засевшего здесь противника. В первое же время из строя выбыли около 30 человек убитыми и ранеными. Причем одним из первых пал сам начальник колонны майор Калатузов. Принявший после него команду капитан Титов, видя бесполезность перестрелки, бросился на мятежников в штыки и после рукопашной схватки, в которой имеретинцы потеряли около 100 человек, вогнал их в глубину леса. Однако дальнейшее преследование неприятеля становилось опасным, и капитан Титов вывел свой отряд обратно из леса. Рассеянные было мятежники снова собрались в сильно укрепленном селении Сакаро.

Это первое столкновение, в котором мы не достигли решительного успеха, имело крайне невыгодные для нас последствия. Мятеж начал разливаться по всей стране неудержимой волной и совершенно прервал сообщение с Грузией. Но главнокомандующий в это время еще не имел положительных сведений об истинном положении дел в Имеретии и о разгоревшемся уже мятеже узнал лишь 22 июня из письма князя Зураба Церетели. «Содержание сего письма меня крайне удивило, – писал Тормасов Симоновичу, – потому что я и по заключениям моим из ваших рапортов, и по известиям, с разных сторон получаемых, полагал, что дела у вас в надлежащем порядке и народ имеретинский спокоен. Хотя же и теперь не даю я полной веры сим известиям и считаю оные малоосновательными, однако беспокоюсь отчасти, чтобы и в самом деле легковерный народ через вредные обольщения не поддался волнению, для чего предписываю как можно быстрее уведомить меня о нынешнем вашем положении и сколь справедливы сии известия».

Между тем положение Симоновича в это время было до крайности трудным. Опасаясь за свои разбросанные войска, он счел необходимым после неудачи сакарского столкновения оставить охрану проходов в Ахалцых и занять более сосредоточенное положение для «успешнейшего действия против внутреннего неприятеля». Но мера эта, предоставлявшая нашим противникам широкую арену для свободной агитации, способствовала лишь еще большему развитию мятежа.

Фото: Сергей КОРЕЦ

24 июня майор Княжевич, конвоировавший с двумя ротами 15-го егерского полка с одним орудием два единорога, которые были отправлены Тормасовым из Грузии в войска Симоновича, подвергся нападению имеретин в узком лесистом чешурском ущелье. В течение двух дней незначительный отряд Княжевича пробивался через массы засевшего в лесу противника и 26 июня прибыл в Кутаис, потеряв 10 человек убитыми, 48 ранеными и один зарядный ящик, завязший в болоте при переправе отряда через реку Чешури. Насколько упорен и жарок был этот двухдневный бой, можно судить по тому, что незначительным отрядом майора Княжевича было выпущено около 25 тысяч патронов и 96 артиллерийских снарядов – цифра для тогдашнего состояния огнестрельного оружия весьма высокая.

Почти одновременно с этим рота Кавказского гренадерского полка, отходившая под командой капитана Суханова из селения Свири в Кутаис, также подверглась нападениям мятежников у Багдада и на переправе через реку Квирилу, потеряв убитыми и ранеными 10 человек. 29 июня три роты того же полка, шедшие под командой майора Ушакова в Сакинскую область, наткнулись у крепостцы Тхачири на засаду, устроенную мятежниками в лесу, и потеряли из строя 154 человека. Еще более часты сделались нападения на наши разъезды и одиночных людей. 26 июня имеретины убили в селении Маглаки казака, посланного из Марани в Кутаис. В тот же день были убиты еще два казака по дороге в Варцихе, а несколько дней спустя мятежники напали на наш разъезд и убили начальника его – сотника Наумова.

Восстание разлилось по стране с еще большей силой после того, как в начале июня прибыл в Имеретию из Ахалцыха царь Соломон с толпами лезгин и турок. В виде благодарности за помощь, полученную от турок, Соломон тотчас же послал в Ахалцых несколько голов, отрубленных у убитых русских солдат. Шериф-паша принял их с благодарностью и просил Соломона, которого величал отцом, прислать еще такой же подарок для поднесения султану.

Таково было положение дел в Имеретии, когда Тормасов, убедившись наконец в критическом положении войск Симоновича, решил послать ему на помощь два батальона Кабардинского полка под начальством генерал-майора князя Орбелиани, хорошо знакомого с местными условиями имеретинского театра. Сознавая некоторую запоздалость этой меры, Тормасов предписывал князю Орбелиани «поспешить форсированными маршами в Имеретию» и по прибытии туда принять «командование над всеми войсками, там расположенными».

Это последнее условие неизбежно вызывало подчинение полковника Симоновича генерал-майору князю Орбелиани. Но Тормасов почему-то нашел возможным поставить этих двух начальников в довольно неопределенные один к другому отношения. Князю Орбелиани предписывалось «располагать действия согласно с полковником Симоновичем, требуя от него содействия и оказывая ему таковое же по его донесениям». «Впрочем, – добавлял Тормасов, – я не связываю вас ни в каких распоряжениях и поручаю вам самим распорядиться сообразно с местными обстоятельствами и с пользами службы Его Императорского Величества. Зная же ревность вашу к службе, деятельность и опытность в делах военных, не сомневаюсь, что ваше сиятельство не упустит из виду ничего, что только полезно будет для наших действий и для службы всемилостивейшего нашего государя императора, и что вы в сем разе отличите себя с такою же похвалой, как показали прежде многие заслуги Отечеству в продолжении долговременного вашего служения».

Одновременно с этим главнокомандующий писал Симоновичу: «По вступлении своем в границы Имеретии генерал-майор князь Орбелиани, как старший чином, примет командование над всеми войсками, в том краю расположенными. Сего требует порядок службы, но я знаю, что вы, любя сами порядок службы, а паче по отличному вашему усердию к оной, которое показали многие уже похвальные опыты, не только не примите сего в оскорбление себе, но, напротив, приложите все свои попечения содействовать ему как военными подвигами, так и благоразумными вашими советами в распоряжениях. Впрочем, как утушен будет пожар, возгоревшийся в легковерном народе, и покой в Имеретии восстановится, то войска сии взяты будут назад и вы останетесь по-прежнему начальствующим в том крае, так как я нахожу вас наиболее достойным сего почтенного звания».

Таким образом, в критическую минуту, когда решался вопрос об участи нашего положения в Имеретии, Тормасов создавал здесь нечто вроде двоевластия и почему-то находил более соответственным расточать похвалы обоим военачальникам взамен категорического предписания одному из них беспрекословно подчиниться другому. Последнее было тем необходимее, что Симонович и Орбелиани уже хорошо знали один другого по предшествующей деятельности их в той же самой Имеретии, а при таких условиях интимные аттестации главнокомандующего едва могли содействовать установлению надлежащих отношений между этими двумя военачальниками.

Отправляя князя Орбелиани с кабардинским батальоном в Имеретию, Тормасов имел в виду привлечь к содействию нам и владетельных князей Мингрелии и Гурии. «Тотчас по вступлении вашем в Имеретию, – писал он по этому поводу князю Орбелиани, – требуйте от владетельных князей Мингрельского и Гуриельского скорого содействия войсками, коим в наказание бунтовщиков и в страх другим дозвольте грабить бунтующие селения так же, как и самим имеретинцам, кои будут на нашей стороне, дайте волю то же делать. Но однако же не оставьте при том первоначально обеспечить войска Его Императорского Величества продовольствием, забирая у мятежников скот и всякие съестные припасы безденежно. Только всемерно старайтесь отвращать, чтобы не пострадали невинные жители, коих оградите всею безопасностью. Над бунтовщиками же разрешаю вам оказать примерную строгость, невзирая ни на какое лицо и не делая им никакой пощады. Пойманных в сих волнующихся скопищах князей или важных дворян, кто бы они ни были, предписываю заковать в железо и, буде нельзя отправлять их тотчас в Тифлис, посадить в надежные крепости и прикажите иметь за ними строгий присмотр до отсылки их в Сибирь, а простых бунтовщиков можете нескольких в страх другим и повесить, буде сие по обстоятельствам признаете надобным и полезным, но со всеми вообще мятежниками, кои будут пойманы живыми, поступайте со всей строгостью и держите оных закованными».

Вместе с тем генерал Тормасов не упускал из виду и самого царя Соломона. Еще в середине июня предписывал он Симоновичу следить за «беглым царем и иметь при нем в Ахалцыхе хотя бы и за значащие издержки шпионов или надежных людей, кои, замечая за каждым его шагом, предварительно бы обо всем извещали». «Иначе же, – добавлял Тормасов, – поручаю вам еще объясниться с князем Елизбаром Эристовым, чтобы он сообщил вам весь бывший его разговор с полковником Лисаневичем в Тифлисе по моему приказанию. И если вы после сего разговора то или другое средство будете предвидеть возможным к верному исполнению, то, не жалея золота, можете найти людей, кои бы взялись привести сие в действие, для спокойствия народного и во избежание тех замешательств и беспокойств для войск, кои всегда будут случаться, доколе беглец будет в Ахалцыхе».

29 июня 1810 года отряд генерал-майора князя Орбелиани выступил из саганлугского лагеря и после четырех форсированных переходов прибыл в Сурам. Здесь было получено известие, что дальнейший путь в Имеретию прегражден большими силами мятежников, к которым присоединилось много лезгин и ацхурских татар.

Из Сурама в Лосиатхевскую волость, куда имел в виду вторгнуться Орбелиани, можно было пройти только по двум направлениям: или по ваханскому ущелью, через селение Зедувань, или же альским ущельем, через селение Картохти. Обе эти дороги, в особенности первая, тянулись по узким лесистым теснинам, местами заваленным обломками окружающих скал и благодаря этому изобиловавшим такими позициями, на которых ничтожные силы могли с успехом задерживать многочисленного противника. На этом-то участке имеретинской дороги несколько тысяч мятежников под предводительством князей Малхаза Андроникова, сына Зураба Церетели – Семена и дворянина Годобралидзе решили преградить путь князю Орбелиани. С этой целью в обоих ущельях они возвели множество завалов и засек.

Желая ослабить силы бунтовщиков, князь Орбелиани решил пройти в Лосиатхевскую волость одновременно по двум направлениям, для чего разделил свой отряд и один батальон с двумя орудиями под командой майора Тихоцкого, двинул альским ущельем на Картохти и Чалуни, а сам с другим батальоном и одним трехфунтовым орудием направился по ваханскому ущелью, где рассчитывал встретить главные силы мятежников.

5 июля 1810 года гренадерский батальон Кабардинского полка под начальством шефа своего генерал-майора князя Орбелиани выступил из Сурама. 8 июля он беспрепятственно достиг урочища Эльазнаури, где присоединил к себе находившиеся там под общим началом майора Прибыловского две роты Белевского и две роты 9-го егерского полков. На другой день, 9 июля, Орбелиани собирался уже перейти в селение Марилисы, занятое, по слухам, значительными силами мятежников, как вдруг получил донесение Тихоцкого: «Преследуемый сильным огнем имеретинских и осетинских войск, с большим усилием пробился сквозь толпы бунтовщиков до урочища Картохти, где и остановился, не имея более сил бороться с мятежниками, окружившими и атаковавшими отряд».

Орбелиани немедленно взял три роты кабардинцев, роту егерей, одно трехфунтовое орудие и двинулся с ними в альское ущелье на выручку Тихоцкому, послав предписание идти туда же роте егерей и роте херсонских гренадер, стоявших в селении Карели. Все тяжести были оставлены в селении Зедувани под прикрытием роты Кабардинского и двух рот Белевского полков.

В это время в альском ущелье кипел неравный бой одного кабардинского батальона с тысячами мятежных имеретин.

Выступив на рассвете 5 июля из Сурама, Тихоцкой в тот же день дошел до селения Али и на другое утро втянулся со всеми предосторожностями в тесное лесистое ущелье. Едва колонна отошла верст семь от места ночлега, как была встречена сильным оружейным огнем из укрепленных засеками садов селения Питахты, в которых засели свыше двух тысяч мятежников. Кабардинцы без выстрела ударили в штыки и в течение часа овладели всеми питахтскими садами и прилегавшими к ним укрепленными высотами. Мятежники, подкрепляемые все новыми и новыми партиями, отступали по ущелью шаг за шагом, осыпая кабардинцев меткими выстрелами из-за камней, деревьев и многочисленных засек. Приходилось работать исключительно штыками, так как для прохода орудий необходимо было предварительно расчищать дорогу. На протяжении более восьми верст колонна Тихоцкого, окруженная со всех сторон многочисленным неприятелем, с «неизъяснимым трудом» продвигалась вперед, прокладывая себе путь штыками и топорами.

Мятежники наседали отовсюду, и в то время как головные части колонны штыками выбивали их из-под завалов, в хвосте прорубали просеку для орудий, ведя с противником не менее упорный бой. К вечеру колонна подтянулась к селению Картохти. Измученные тяжким неравным боем люди нуждались в отдыхе. Но неприятель всю ночь перестреливался со сторожевыми постами и поминутно тревожил наш бивак.

С рассветом следующего дня, 7 июля, Тихоцкой двинулся дальше. Здесь дорога, сильно испорченная мятежниками, пролегала среди густого девственного леса, перевитого колючими вьющимися растениями (держи-дерева). Фланкерам приходилось идти лишь в нескольких шагах от сомкнутых частей. Мятежники воспользовались этим, окружили колонну и бросились на нее с самого близкого расстояния. Встречая неприятеля штыками, ружейным и картечным огнем и поминутно выбивая его из завалов, колонна медленно продвигалась вперед, расчищая под орудия просеку. Последняя чем далее вперед, тем более становилась непроходимее. Потери росли. Офицеры, воодушевлявшие солдат, гибли одними из первых. А между тем мятежники все более усиливались вновь прибывавшими с гор толпами. Идти далее было непосильно тяжело.

Около полудня отряд вступил в урочище Дампал, представлявшее небольшую открытую лесную площадку, ограниченную с двух сторон глубоким оврагом. Здесь Тихоцкой решил остановиться. Стянув колонну и прикрывшись густой цепью стрелков, рассыпанных вдоль оврага, он приказал разбить здесь лагерь. Но до наступления ночи отряду пришлось огнем и штыками отбивать противника, старавшегося сбить Тихоцкого с занятой им позиции. На другой день отряд оказался в блокаде. Мятежники за ночь окружили его несколькими рядами завалов и засек.

В течение четырех дней – с 8 по 11 июля велась беспрерывная перестрелка, причем имеретины неоднократно бросались на наш лагерь, но всякий раз были отбиты с большим уроном. Положение отряда становилось критическим. Четыре дня люди, не исключая и раненых, не имели ни капли воды. На пятый день состоявший при отряде дворянин Бакрадзе случайно отыскал на дне оврага небольшой родник, но последний находился под выстрелами мятежников. Пришлось выбивать их из ближайшего к роднику леса, что стоило отряду нескольких человек убитыми и ранеными. Обоз и орудия лишились почти всех лошадей. Часть из них была перебита, а другая – погибла от болезней, так как за неимением фуража им давали древесные листья. Истощенный отряд, обремененный большим числом раненых, находился в безвыходном положении. Вперед, почти 50 верст до Зедувани, или назад, около 40 верст к Сураму, – одинаково нужно было пробиваться через многочисленного неприятеля и неизбежно оставить ему орудия и обоз.

Спасти отряд могла лишь помощь извне, но для этого Тихоцкому было необходимо через кого-нибудь дать знать о своем положении. Охотником вызвался линейного полка казак Чуприков, который счастливо пробрался через толпы мятежников и доставил известие о положении отряда Тихоцкого сначала в Сурам – начальнику резервных войск в Карталинии майору Бухвостову, а затем и в Эльазнаури – генерал-майору князю Орбелиани.

Бухвостов тотчас же командировал в альское ущелье из Боржома роту Херсонского гренадерского полка с трехфунтовым единорогом, а из карельского ущелья – роту 9-го егерского полка. Присоединив к себе по дороге еще пятьдесят казаков, свежие роты эти пробились к урочищу Дампал и 11 июля соединились с отрядом Тихоцкого.

В тот же день подошел сюда из Эльазнури и генерал-майор князь Орбелиани. Проходя по альскому ущелью, он лично видел залитые кровью, заваленные трупами бесчисленные завалы и засеки, через которые за несколько дней перед этим штыками пробивались кабардинцы Тихоцкого. Отряд последнего был спасен. Теперь на Дампальской площадке собралось около 10 рот при четырех орудиях. Войска горели желанием идти на мятежников, которые сосредоточились в ущелье на пути дальнейшего движения отряда и спешно начали готовиться к обороне.

Орбелиани решил не давать им на это времени и на заре следующего дня, 12 июля, двинул свой отряд вперед. Несмотря на сильный огонь мятежников, на множество засек, преграждавших путь, мушкетеры, гренадеры, егеря, соревнуясь друг с другом, неудержимым потоком стремились вперед, сбрасывая штыками преграждавшего путь противника. На протяжении восьми верст до речки Дзерули велась эта стихийная атака.

Но тут с крутого берега внезапно открылась далекая и неутешительная панорама. Перейдя речку по деревянному мосту, дорога сбегала в обширное грязное болото и на ней, насколько хватало глаз, вздымались завал за завалом, засека за засекой. Орбелиани повернул назад к Сураму, имея в виду провести весь свой отряд в Имеретию через ваханское ущелье.

Так кончилась неудачная попытка князя Орбелиани действовать в сильно пересеченной местности раздробленными силами. Быть может, он рассчитывал на содействие наших войск, находившихся в Имеретии, так как Симонович не мог не знать о том, что главные силы мятежников сосредоточились к проходам из Карталинии, чтобы преградить здесь путь батальонам Кабардинского полка. Но Симонович, стянув один батальон к Кутаису, а другой к Варцихе, оставался все эти дни в полном бездействии, и скопища мятежников, не испытывая никаких угроз с тыла, свободно возводили завалы на пути князя Орбелиани и принудили его вернуться обратно к Сураму с потерей 117 человек убитыми и ранеными, причем более 100 погибли из колонны Тихоцкого.

Потери мятежников за то же время были несравненно больше и достигали нескольких сот человек, в числе которых был и один из главнейших вожаков восстания – дворянин Годобралидзе. Тем не менее отступление наше из альского ущелья вызвало сильный подъем духа у восставших имеретин. Предводители мятежников, сражавшихся против отряда князя Орбелиани – Малхаз Андроников и Ростом Церетели восторженно описывали царю Соломону свои подвиги и поздравляли его «с победой и счастьем».

Узнав о неудаче, постигшей князя Орбелиани в альском ущелье, и сознавая, что она неизбежно «ободрит мятежников, кои разгласят об этом между всеми неприязненными России соседями, Тормасов пришел в сильное раздражение. «Неужели, – писал он князю Орбелиани, – я должен всегда мучиться через ошибки других? Боже мой, сколько напрасно потеряно людей и наипаче времени, ибо вы давно могли бы уже быть внутри самой Имеретии, ежели бы не рассеялись в своих силах. Я не могу придумать, какие вы находили пользы от сего разделения, и имея в виду неприятеля, превосходившего в силах, защищаемого горами, лесами и засеками, из каких военных правил вы взяли, что лучше вы можете пройти, разделясь и ослабив себя? Между тем как целою массой войск, с коими вы отсель выступили и которые еще после к вам присоединились, вы могли бы пробиться через все преграды, бунтовщиками поставленные, и уже много бы выиграли над неприятелем. Две важные ошибки я должен вам заметить: первая и главная – наше разделение, а вторая – что узнавши, в каком положении теперь альская дорога и какие взял неприятель меры к защите оной, послали туда майора Тихоцкого, зная его слабость и неопытность. Если бы он имел военный дух, то увидев себя окруженным, не останавливался бы без воды, без корма и не дал бы себя бить из-за кустов понапрасну, а ударил бы в штыки и с целым батальоном грудью проложил бы себе дорогу с гораздо меньшей потерею, как сделал то в подобных случаях храбрый капитан Титов с двумя ротами Кавказского полка, в которых уже были потери в людях до пятидесяти человек. Теперь же вы должны были ходить сами на выручку сему батальону и, быв впереди, возвращаетесь опять на старое место и то с роздыхами и остановками, когда, однако, только быстротой в действиях можно еще подправить то, что при первоначальных распоряжениях произвело сей беспорядок, отняло время и ободрило неприятеля».

Но покоритель Поти решительно не желал сознаться в сделанных им ошибках и, глубоко задетый упреком главнокомандующего, оправдывался в действиях как своих, так и майора Тихоцкого. «Цель моя, – доносил он Тормасову, – была та, чтобы разделить силы мятежников, не дать им укрепиться в одном месте и удерживать один пункт. Но когда вся Имеретия обратилась на защиту альской дороги, преградивши оную бесчисленными завалами, засеками и засадами, то тогда уже не было возможности пройти все преграды и препятствия. И я должен был по преодолении неизъяснимых трудностей остановиться на месте и ожидать сикурса. При этом можно ли узнать настоящую цель такого неприятеля, который в один день переменяет свои намерения и стремится к другим видам. Я ожидал главного сопротивления по ваханской, как трудной, дороге, а оно вышло по альской. Ежели бы путь майора Тихоцкого был совершен благополучно, то тогда была бы из того для нас большая польза. Во-вторых, ваше превосходительство замечает, что майор Тихоцкой, как человек молодой и неопытный, не должен бы посылаться на такое место. Я смею уверить, что батальон, бывший в команде его, такие преодолел трудности, которые надобно приписать одной чрезвычайно храбрости и деятельному распоряжению. Он не одно место взял грудью и штыками, но целые пятнадцать верст очищал себе путь неустрашимой храбростью, брал стремительностью завалы, вытеснял из оных неприятеля, оставлял везде его трупы и занимал самые высоты гор, защищаемые упорно мятежниками. Когда же потерявши несколько лошадей под орудиями и под вьюками и обременивши себя ранеными, он встретил ежечасно увеличивающиеся трудности умножением завалов и в усилении неприятеля, то ему оставалось одно и последнее средство – оставаясь на месте, ожидать себе помощи. Я предаюсь на личное вашего превосходительства о сем рассуждение и снова смею уверить, что ежели ваше превосходительство были зритель, какие трудности преодолены майором Тихоцким, какая храбрость предшествовала к перенесению оных, то не имя неопытности тогда заслужил бы сей храбрый офицер».

Единственное средство, которое могло бы загладить впечатление альской неудачи, главнокомандующий видел в быстроте и энергии дальнейших действий. «Ради Бога, – писал он князю Орбелиани, – стремитесь только производить свои действия безостановочно». Но князь Орбелиани, отойдя к Сураму и занявшись здесь пополнением своего продовольственного запаса, просил у Тормасова командировать возможно скорее в альское ущелье свежие войска, чтобы, угрожая в этом направлении новым наступлением, отвлечь внимание бунтовщиков от ваханского ущелья, по которому Орбелиани имел теперь в виду пройти в Имеретию.

Тормасов возмущался. «Откуда еще я вам могу отделить войск, – спрашивал он князя Орбелиани, – да и сколько же должен послать их вам, когда, ваше сиятельство, по соединении вашем с майором Тихоцким, имея у себя целых три батальона, признали совершенно невозможным преодолеть трудности сей дороги. Вы в распоряжении своем имеете целых восемь батальонов. Как же с сим числом войск не действовать и как с тремя батальонами, вместе теперь у вас находящимися, не пробиться сквозь неприятеля? Я еще тех мыслей, что с войсками не только не нужно делать никакого отвлечения неприятелю, но славнее гораздо, привлекши его на себя, вдруг всю его силу разбить и рассеять. Тогда путь везде будет вам открыт и тогда постепенно, соединясь с разными другими отрядами, в Имеретии находящимися, удобнее разрушите и ниспровергнете мятежников».

По всему было видно, что князь Орбелиани, придавая чрезмерное значение силам и средствам бунтовщиков, едва ли может найти в себе достаточно энергии для осуществления планов главнокомандующего. Поэтому последний передал начальствование над всеми войсками, действовавшими в Имеретии, начальнику 20-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту барону Розену.

Продолжение следует.